Девочка лежала поперек койки... Головка закинута вниз, личико покраснело, раздирающий крик наполнял баржу. Галя одним прыжком подскочила, взяла на руки, в испуге прижала к груди, с ужасом оглядывая головку, затылочек, не зная, как успокоить. Малышка все кричала, обиженно и надрывно, и Галя тоже заплакала, уткнувшись ей в животик. И тут плач прекратился. Девочка глубоко со всхлипом вздохнула и закрыла глаза. Щечки мокрые от слез, у носика и в краешках век — большие капли.

Как же она очутилась у края? От качки? Вон как баржу валяет по волне... Или ножками отталкивалась? Если от волны, то упала бы на пол, а она лежала поперек. Значит, ножками отталкивалась и сама так легла, качка лишь помогла. После этого умозаключения Галя перепугалась (а если б упала на головку!..) и обрадовалась (надо же, сама ножками отталкивается — большой человечек!). Впервые дочка поступила по-своему, и это было необыкновенно, Галя никак не могла охватить произошедшее, все его причины и последствия.

Но высокие эти раздумия продолжались недолто. Каша начала пригорать. Белье недополоскано. Вынуть ползунки, чтоб были под рукой... Сменить мокрые... Не знаешь, за что хвататься.

Она представила, как муж стоит за штурвалом, и заботы его, вся его работа показались ей сонно-спокойными, безмятежными. Было удивительно, что он иногда жаловался на усталость, странно слышать о каких-то трудностях. После рождения ребенка муж, а вместе с ним и все мужчины на свете стали представляться бездельниками, трутнями, жалкими актерами, которые корчили из себя занятых людей, изнемогая от безделья. Железный, неумолимый ритм ее собственной работы и нескончаемых забот так оглушил ее, так подчинил, что всякая иная жизнь казалась теперь непростительно свободной и праздной.

Галя принялась за дела и прокрутилась, не замечая времени, до тех пор, пока баржа не ткнулась в берег. Она подумала, что сейчас Саша придет, и, несмотря на то, что ожесточения в душе уже не было, все же приготовилась к тяжелой встрече. Она не собиралась мириться и твердо решила еще несколько дней пожучить мужа, считая такую выволочку полезной для дальнейшей их жизни.

Однако Саша вместе с начальством сошел на берег. Развешивая пеленки, Галя видела, что те двое отправились на пески, а он побрел в заросли лозняка. Она сразу поняла: боится и почувствовала горькую сладость победы.

...Это уж на обратном пути случилось. Галя достала кашу, томившуюся под ватником. Ей захотелось со сметаной — сливки прокисли, и теперь в бидоне была сметана, такая крутая, что не лилась через край и на горячей каше неохотно плавилась, как масло.

И не успела она начать — вошел Саша. Словно ничего не случилось, улыбается, в руках — соленая рыба, но голос робкий.

— Галочка, дай каши — начальство угостить. Вместо хлеба...

Сразу она не нашлась даже, что ответить. Прежнее ожесточение пропало, но отказываться от решения «отбрить» она не могла. Прожевав кашу, Галя собралась, сжалась, сделала неприступное лицо и без всякого выражения (так было задумано) деревянно сказала:

— Пошел вон.

Саша переминался с ноги на ногу у трапа, рыба трясла мертвым хвостом. Галя холодно повторила:

— Пошел вон.

Он принял эти слова как должное; вздохнул, опустил голову и почти уж повернулся, но передумал и робко попросил миску и нож.

Галя молча прикрыла кастрюлю ватником, взяла тарелку и удалилась в каюту. Она слышала, как муж поспешно кромсал рыбу. Ей захотелось соленого. Молча, с каменным лицом, она вернулась, не обращая внимания на замершего мужа, разворошила куски, сваленные в миску, выбрала лучший и унесла к себе.

«Дай каши — начальство угостить» — вспомнила она униженные, робкие слова и пожалела, что не посоветовала: «Покорми начальство своими прибаутками».

Она доела кашу, но до рыбы не дотронулась — пришлось менять ползунки...

И Галя пожалела, что не показала Саше дочку в новом наряде. И, подумав так, вспомнила, что прогнала его и у них разлад. Но желание поделиться радостью пересиливало, она решила при первой возможности показать мужу девочку в ползунках. Кроме него, никто здесь не мог оценить этого события.

Вечером, когда пристали к знакомому берегу, те двое собрались уходить. Галя занималась своими делами, но все прислушивалась, поглядывала, тревожилась: не уйдет ли с ними Саша. Она понимала теперь, что слишком круто его одергивала в эти дни и он может от отчаяния сбежать в лагерь и загулять. Чувства превосходства и победы над ним, которые совсем недавно тешили ее, сейчас вселяли опасения и даже страх... Она вспомнила одинокую ночь, услышала свист ветра, шлепки волн и представила, как страшно усилятся эти звуки с темнотой...

А в рубке уже прощались. Обостренно-четко услышала Галя, как незнакомцы благодарили мужа, и ей показалось, что он, хоть и невнятно, напрашивается проводить их через тайгу.

Девочка, угадав смятение матери, заскулила, заметалась, заплакала потихоньку. Галя разрывалась — успокаивала ее, убеждала себя не обращать внимания на разговор в рубке, напряженно прислушивалась к каждому шороху и не знала — побежать ли наверх или укачивать дочку... И эта собственная нерешительность была невыносимо-мучительна.

А наверху уже топотали по палубе, уже стукнула дверь — Саша вышел последним (он по-своему отрывисто, коротко хлопал дверью, Галя отличила бы его от сотни людей, пройди они через рубку).

Этот удар двери довел ее смятение почти до истерики. Она знала, что остаются последние мгновения, и все еще не могла решить: выдержать ли характер и дать мужу самому выбирать между семьей и берегом или предпринять что-то решительное — она еще не представляла себе, что. В полубеспамятстве, ничего уже не соображая, Галя закутала плачущего ребенка в одеяльце и метнулась наверх.

Она выскочила, едва не ударив дверью пожилого человека, и в каком-то ослеплении пожалела, что не ударила. Она хотела бросить ему резкие и грубые слова, но ничего подходящего от горячки не шло на память, и это злило ее еще больше.

Человек, видимо, не догадываясь ни о чем, посторонился, снял кепку и слегка поклонился. Что-то было в этом приветствии старомодное, неожиданно-тихое и приятное. И лицо у него было грустное, и удивленное, и очень доброе.

Галя уже нашла свои слова, она хотела закричать прежде всего мужу: «Назад, подлец! Не пущу!», хотела разреветься, а потом отругать инженеров, которые тащили его в лагерь. А тут сразу опомнилась, поняла ненужность задуманного, растерялась, судорожно