Развитие либидо происходит, однако, совсем не просто. Многие обстоятельства, особенно чрезмерное удовлетворение и чрезмерное подавление, могут привести ребенка к «фиксации» на ранней стадии и помешать ему достичь полностью развитого генитального уровня или даже привести к возврату на более раннюю стадию уже после достижения генитального уровня. В результате у взрослого человека возможны проявления невротических симптомов (подобных импотенции) или невротических черт характера (как у слишком зависимого, пассивного человека). Для Фрейда «здоровый» человек – это тот, кто безвозвратно достиг «генитального уровня», кто живет жизнью взрослого человека, т. е. жизнью, в которой он может трудиться и получать необходимое сексуальное удовлетворение, иначе говоря, в которой он может производить вещи и воспроизводить род человеческий.

Другой аспект здоровья человека относится к сфере объектных отношений. У новорожденного их пока нет. На стадии «первичного нарциссизма» единственными реальностями являются для него его собственные телесные и душевные переживания; внешний же мир еще не представлен для него ни умозрительно, ни тем более эмоционально. Затем у ребенка развивается сильная привязанность к матери – привязанность, которая, по крайней мере у мальчика, переходит в сексуальную и пресекается страхом перед угрозой кастрации со стороны отца. В ребенке происходит сдвиг с фиксации на матери к преданности отцу. В то же время он отождествляет себя с отцом, воспринимая его требования и запреты. Пройдя через это, он достигает независимости и от отца, и от матери. Здоровый человек для Фрейда – это такой, который достиг генитального уровня и стал самому себе хозяином, независимым от отца и матери и полагающимся на собственный разум и собственные силы. И хотя основные моменты представления Фрейда о душевном здоровье совершенно ясны, нельзя отрицать того, что оно остается несколько неопределенным и не обладает точностью и глубиной его же концепции душевного заболевания. В самом деле это образ благополучного представителя среднего класса начала XX в., состоятельного как в сексуальном, так и в экономическом отношении.

Марксовы представления о здоровом человеке основываются на гуманистическом понимании независимого, активного, продуктивного человека, – понимании, которое развивали Спиноза, Гёте и Гегель.

Представления Маркса и Фрейда о здоровом человеке совпадают в том, что оба отмечают его независимость. Однако марксова концепция совершеннее концепции Фрейда, ибо представление Фрейда о независимости ограничено: сын обретает независимость от отца, вбирая в себя его систему требований и запретов; он переносит отцовский авторитет внутрь себя и тем самым косвенно сохраняет подчиненность отцу и социальным авторитетам, а также зависимость от них. Для Маркса независимость и свобода коренятся в акте самосозидания. «Какое-нибудь существо, – писал Маркс, – является в своих глазах самостоятельным лишь тогда, когда оно стоит на своих собственных ногах, а на своих собственных ногах оно стоит лишь тогда, когда обязано своим существованием самому себе. Человек, живущий милостью другого, считает себя зависимым существом. Но я живу целиком милостью другого, если я обязан ему не только поддержанием моей жизни, но сверх того еще и тем, что он мою жизнь создал, что он – источник моей жизни; а моя жизнь непременно имеет такую причину вне себя, если она не есть мое собственное творение»[42]. Или, как утверждал Маркс, человек подлинно независим, если он утверждает свою индивидуальность «как целостный человек», использует «каждое из его человеческих отношений к миру – зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, мышление, созерцание, ощущение, желание, деятельность, любовь, словом, все органы его индивидуальности»[43], если он не только свободен от, но и свободен для. Для Маркса свобода и независимость были не просто политической и экономической свободой в духе либерализма, а позитивной реализацией индивидуальности. Его концепция социализма как раз и утверждала социальный порядок, который служит реализации личности. Маркс писал: «Как таковой он [грубый коммунизм. – Э. Ф.] имеет двоякий вид: во-первых, господство вещественной собственности над ним так велико, что он стремится уничтожить все то, чем, на началах частной собственности, не могут обладать все; он хочет насильственно абстрагироваться от таланта и т. д. Непосредственное физическое обладание представляется ему единственной целью жизни и существования; категория рабочего не отменяется, а распространяется на всех людей; отношение частной собственности остается отношением всего общества к миру вещей; наконец, это движение, стремящееся противопоставить частной собственности всеобщую частную собственность, выражается в совершенно животной форме, когда оно противопоставляет браку (являющемуся, действительно, некоторой формой исключительной частной собственности) общностьжен[44], где, следовательно, женщина становится общественной и всеобщей собственностью. Можно сказать, что эта идея общности жен выдает тайну этого еще совершенно грубого и неосмысленного коммунизма. Подобно тому как женщина переходит тут от брака ко всеобщей проституции, так и весь мир богатства, т. е. предметной сущности человека, переходит от исключительного брака с частным собственником к универсальной проституции со всем обществом. Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием. Всеобщая и конституирующаяся как власть зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет. Всякая частная собственность как таковая ощущает – по крайней мере по отношению к более богатой частной собственности – зависть и жажду нивелирования, так что эти последние составляют даже сущность конкуренции. Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме. У него – определенная ограниченная мера. Что такое упразднение частной собственности не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее.

Для такого рода коммунизма общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной как всеобщим капиталистом. Обе стороны взаимоотношения подняты на ступень представляемой всеобщности: труд – как предназначение каждого, а капитал – как признанная всеобщность и сила всего общества»[45].