– Ненавижу тебя, Флавия де Люс! – выплюнула она. – Ты все испортила. Ненавижу тебя! Презираю тебя! Презираю!

– Извини, – ответила я. – Это получилось непроизвольно.

«Непроизвольно» – слишком сильное слово, слишком претенциозное, но оно вырвалось у меня раньше, чем я смогла совладать с собой.

В ответ Карла вспыхнула, как огонь.

– Вы, де Люсы, такие… такие… вы думаете, вы лучше всех! – в ее голосе слышалось шипение тысячи змей.

– Послушай, Карла, – я попыталась успокоить ее. – Это вопрос механики, а не злого умысла. Если приложить значительную силу к проксимальным фалангам и пястным костям…

– Ой, к черту твои проксимальные фаланги! – прорычала Карла, и я втянула воздух и широко распахнула глаза с таким видом, как будто ужасно шокирована.

– Карла!

Первый шаг к успеху – обрести моральное превосходство над противником, и если ты можешь сделать это одним словом или жестом – ты гений.

Еще я изумленно приоткрыла рот – это, конечно, перебор, но ведь избыток золота в Сикстинской капелле не погубил репутацию Микеланджело? С чего бы легкому преувеличению погубить мою?

Мысль о золоте напомнила мне, что это золотая возможность.

– Я понимаю, что ты чувствуешь, – сказала я, положив руку ей на плечо. – Мы с тобой очень похожи, ты и я.

Вот уж что нет, то нет, но второй шаг к успеху – установить связь с жертвой.

Карла бросила на меня взгляд, в котором читалась странная надежда. Мне чуть было не стало ее жаль.

– Мы с тобой? – переспросила она, и я поняла, что она моя.

– Разумеется! – рассмеялась я. – Все знают, как ужасно обращаются с тобой твои родные.

Это был выстрел наугад, но я сразу поняла, что попала точно в цель.

– Да? – произнесла она, и ее лицо омрачилось.

По словам моей сестрицы Даффи, Толстой написал, что все счастливые семьи счастливы одинаково, а все несчастные несчастливы по-своему. «Как мы», – добавила она с жуткой гримасой. Что ж, Толстой ошибался. На самом деле дела обстоят наоборот, во всяком случае, судя по моему скромному опыту.

Я совершенно ничего не знала о Карле, но было очевидно, что у нее должна быть семья.

– Ты права, – неожиданно сказала Карла. – Они и правда обращаются со мной ужасно. Они думают, что я неудачница.

– Почему они так думают? – поинтересовалась я.

– Потому что они сами – полные неудачники. Мама безуспешно пыталась стать скульптором, а отец – рекламным агентом. Интересно, что не получится у меня, когда я вырасту.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать, – пробормотала она, потупив взор, как будто быть шестнадцатилетней – ужасное преступление.

– Давай лучше поговорим о чем-то более приятном, – сказала я, положив другую руку на ее плечо.

Она с сомнением взглянула на меня.

– «Нежная девушка», – проговорила я. – На самом деле ты пела о себе, верно?

Я помолчала, чтобы мой туманный комплимент дошел до нее. Сообразительность Карлы оставляла желать лучшего.

– И ты так прекрасно пела, – ободряюще продолжила я.

– Ты правда, правда так считаешь? – она уставила на меня огромные влажные очи.

Кто-то сказал, что лгущие губы порочат Господа, но я уверена, что те, которые выясняют правду, – воистину его радость.

Мне пришлось хорошенько подумать, перед тем как продолжить:

– Я не думаю, я знаю. – И я легонько сжала ее плечи.

Наверное, я вечно буду гореть в аду за эту откровенную ложь, но мне наплевать. Просто тем, кто в раю, придется обойтись без меня.

– Эта песня всегда напоминает мне другую – «Кто знает, где судьба ее настигнет», основанную на стихотворении Шелли. Наверняка ты ее знаешь.

Я была уверена, что Карла не знает, поскольку я только что ее выдумала.

Карла кивнула со знающим видом.

Готово! Действие равно противодействию! Где-то на небесах святой Петр пачкает свою большую книгу и сквернословит в наш адрес.

– Или, – продолжила я, – «Король песков», – и процитировала:

– Оливер Инчболд, – сказала я. – Все это знают. Это из «Лошадкиного домика». Я всегда думала, что это стихотворение рассказывает об одиночестве. Лирический герой выражает желание вернуться в утробу матери, создать убежище и разделить его с другом. Ты согласна со мной?

Концепция возвращения в материнскую утробу была изложена во всех подробностях одной опытной девочкой в женской академии мисс Бодикот, но сомневаюсь, все ли я поняла.

Карла слабо кивнула. Дельце будет не таким легким, как я думала.

– Может, тебе стоит положить эти слова на музыку, – предложила я. – С твоим великим талантом…

Но не успела я договорить, как Карла запела – сначала ее голос дрожал. Она сочиняла жутковатую мелодию на ходу, и у меня мурашки бежали по коже.

И так далее.

На словах «с тобою вдвоем» Карла вскочила на ноги и обняла меня так, что кости затрещали.

Я перестаралась.

– Бедняжка, – сказала я почти искренне и добавила: – Все читали «Лошадкин домик».

Я подождала, пока она перестанет хлюпать носом.

– Или им читали. Думаю, тебе тоже.

Она просияла. Утерла глаза кружевными рукавами.

– На самом деле моя тетя Луиза была знакома с Оливером Инчболдом. Представляешь? Он был по уши в нее влюблен. По крайней мере так она рассказывала.

– Оливер Инчболд? Должно быть, они были совсем юными.

Насколько я помнила по старым пыльным выпускам «Книгочея» и «Иллюстрированных лондонских новостей», заполонивших буфеты и щели Букшоу, Инчболд всю жизнь был счастливо женат на какой-то светловолосой леди, которая целыми днями вязала мешочки для моряков и митенки для бездомных.

– Это было не так давно, – ответила Карла. – Незадолго до его смерти. Тетя Луиза работала в издательстве, где он печатался, и…

– В «Ланселот Гэт» на Бедфорд-сквер в Лондоне? – выпалила я.

– Верно, – подтвердила Карла. – Откуда ты знаешь?

Я с умным видом постучала указательным пальцем по виску.

– Держу ушки на макушке, – сказала я. Хотя в моих словах не было ни капли смысла, я видела, что они произвели на нее впечатление. – Расскажи мне о тете Луизе. Должно быть, она была потрясающая. Работать в издательстве, надо же.