За девять лет ничего нового не поставили у нас на производство. Бинт тот же, шина – та же. Советский солдат – самый дешёвый солдат. Самый терпеливый. Так было в сорок первом году… И через пятьдесят лет так… Почему?..

Страшно, когда в тебя лупят, а не самому стрелять. Можно выжить, если постоянно думать об этом. Я никогда не садился в первую и последнюю машину. Никогда не спускал ноги в люк, пусть лучше с брони свисают, чтобы не отрезало при подрыве. Держал в запасе немецкие таблетки для подавления чувства страха. Но никто их не пил. С боевых приходили мало похожие на советских солдат. Сами себя обували, одевали, кормили. Наш бронежилет не поднять, американский – ни одной железной части, из какого-то пуленепробиваемого материала. Пистолет Макарова в упор его не берет, а с автомата только со ста метров пуля достаёт. Американские спальные мешки образца сорок девятого года. Лебяжий пух, лёгкие. Наш ватник килограммов семь весит, не меньше. У убитых наёмников забирали куртки, шапки с длинными козырьками, китайские брюки, в которых паховина не натирается. Все брали. Трусы брали, так как с трусами был дефицит. С носками, с кроссовками. Приобрёл я маленький фонарик, ножик-кинжальчик. Стреляли диких баранов. Диким считался баран, отставший на пять метров от стада. Или меняли. Два килограмма чая за одного барана. Чай трофейный. Деньги с боевых приносили, афгани. У нас их кто повыше отнимали. Тут же на наших глазах между собой делили, не скрываясь, не прячась. В патрон забьёшь, сверху порохом присыплешь пару бумажек – спасёшь.

Одни хотели напиться, другие выжить, третьи мечтали о наградах. Я тоже хотел награду. В Союзе встретят:

– Ну, что у тебя? Что, старшина, каптёркой заведовал?

Обидно за свою доверчивость. Замполиты нас убеждали в том, во что сами не верили. С чем сами уже давно разобрались. Лозунг: «Афганистан нас сделал братьями» – враньё! В армии существуют три солдатских сословия: молодые, ветераны, дембеля. Я приехал – форму отгладил, ушил. Все наточено, блестит. Стрелка на спине – борзянка. А молодым нельзя форму ушивать, стрелка запрещена. Подходит дембель:

– Ты откуда?

– Из Союза.

– Ты что, молодой? Не понял, чего ты так оборзел.

– Давай не обострять отношения.

– Слушай, молодой, ты меня не зли, – он привык, чтобы его боялись. – Я тебя предупредил.

Вечером казарму моют молодые. Дембеля курят.

– Убери кровать.

– Чья кровать?

– Ты не понял?

Ночью подняли. Восемь человек. Прошлись хорошенько по мне сапогами. Отбили почки. Два дня кровью писал. Днём не трогали, только ночью. Пробовал не сопротивляться, все равно бьют. Переключился: меня будят, наношу первый удар, ещё не открывая глаз. Били аккуратно, без синяков. Полотенце на руку и по животу. Отбили живот. Дней семь били.

После боевых ни разу не трогали. Других молодых били, меня уже нет. Команда ночью:

– Санинструктора не трогать.

Через полгода перевод молодых в ветераны. Шикарный стол за деньги молодых. Плов. Шашлыки. Дембеля наелись, начинается обряд: ремень ребром и бляхой со всей силы по заднице – двенадцать раз за перевод, шесть за то, что в ВДВ, ещё три – за разведроту, добавить за наглость, за борзость, за дерзость. У меня набралось двадцать девять ударов. Пискнуть не смей, иначе все сначала. Выдержал? За один стол! Жмут руки.

Проводы дембеля – это роман. Нужно скинуться и купить ему в дорогу «дипломат», полотенце, платок матери, подарок любимой девушке. Сделать ему «парадку»: достать белый ремень – это что за десантник без белого ремня; сплести аксельбанты – у лётчиков достать парашютные стропы для этой цели; надраить бляху: дембельская бляха – произведение искусства, её трут шкуркой единичкой, затем двойкой, потом иголкой, войлоком… Старую форму неделю держат в машинном масле, возвращается её темно-зелёный цвет. Следующая операция – отстирать в бензине. После она висит месяц, проветривается. Готово! Дембеля уезжают, ветераны становятся дембелями.

Напутствие замполита перед возвращением домой: о чем можно говорить, о чем нет. О погибших нельзя, потому что мы большая и сильная армия. О неуставных отношениях не распространяться, потому что мы большая, сильная и морально здоровая армия. Фотографии порвать. Плёнки уничтожить. Мы здесь не стреляли, не бомбили, не отравляли, не взрывали. Мы – большая, сильная и морально здоровая армия.

…Таможня забирала подарки, которые мы везли: парфюмерию, платки, часы с калькулятором.

– Не положено, ребята.

Никакой описи не составлялось. Просто это был их бизнес. Но так пахло зелёными весенними листьями. Шли девушки в лёгких платьях… Мелькнула в памяти и исчезла Светка Афошка (фамилии не помню – Афошка и Афошка). В первый день своего приезда в Кабул она переспала с солдатом за сто афошек, пока не разобралась. Через пару недель брала по три тысячи. Солдату не по карману. А Пашка Корчагин где? Настоящее его имя Андрей, но звали Пашкой из-за фамилии.

– Пашка, посмотри, какие девушки!!

У Пашки-Андрея была девушка, она прислала фотографию со своей свадьбы. Мы дежурили возле него ночами – боялись. Однажды утром он повесил на скале фотографию – и расстрелял из пулемёта. Но ещё долго, слышали ночами, плакал.

– Пашка, посмотри, какие девушки!

В поезде приснилось: готовимся на боевые. Сашка Кривцов спрашивает:

– Почему у тебя триста пятьдесят патронов, а не четыреста.

– Потому что у меня медикаменты.

Он помолчал и ещё раз спросил:

– А ты бы мог расстрелять ту афганку?

– Какую?

– Ту, что навела нас на засаду. Помнишь, четверо погибло?

– Не знаю. Наверное, нет. В детском садике и в школе меня дразнили «бабником», все время девчонок защищал. А ты бы смог?

– Мне стыдно…

Он не успевает договорить, за что ему стыдно, я просыпаюсь.

Дома меня ждёт телеграмма от Сашиной мамы: «Приезжай, Саша погиб».

– Сашка, – прихожу я на кладбище, – мне стыдно за то, что на выпускном экзамене по научному коммунизму я получил «пятёрку» за критику буржуазного плюрализма… Мне стыдно, что после того, как Съезд народных депутатов сказал, что эта война – наш позор, нам вручили значки «Воинов-интернационалистов» и Грамоты Верховного Совета СССР.

Сашка, ты там, а я здесь…»

Старшина, санинструктор разведроты

«Он у меня маленького роста был. Родился маленький, как девочка, два килограмма, рос маленький. Обниму:

– Моё ты солнышко.

Ничего не боялся, только паука. Приходит с улицы… Мы ему новое пальто купили… Это ему исполнилось четыре года… Повесила я это пальто на вешалку и слышу из кухни: шлёп-шлёп, шлёп-шлёп… Выбегаю: полная прихожая лягушек, они из карма нов его пальто выскакивают… Он их собирает: