Вполглаза смотрю на полоски палитры с мазками краски на стене спальни – различные оттенки зеленого с претенциозными названиями. «Бледные воды Нила», «Вся зелень мира», «Весна в Тангейте», «Оливковый дымок». Не видя, ни за что и не догадаешься, какой это цвет. Мне нравятся все до единого. Расположенные друг рядом с другом, они похожи на листики из гербария. Вот только я никак не могу выбрать победителя, слишком сильно мой мозг поглощен всем тем, что мы с Луизой могли бы сделать вместе, чтобы сосредоточиться на ремонте.

Луиза работает всего три дня в неделю. Это оставляет кучу свободного времени на всякие девочковые штучки. На спорт, например. Да, определенно. Я могу помочь ей избавиться от лишнего веса и подтянуть мышцы. Может, получится даже убедить ее бросить курить. Это было бы очень хорошо, я не могу позволить, чтобы от моих волос и одежды пахло табачным дымом. Это нас выдаст. Дэвид догадается, что у меня появилась новая подруга, и это ему не понравится.

Мы можем вместе пить вино в нашем саду или в каком-нибудь из маленьких бистро на Бродвее, болтать и смеяться, как сегодня. Я хочу знать о ней все. Я уже совершенно ею очарована. В моем воображении я уже рисую себе все те интересные вещи, которыми мы займемся вдвоем.

Убираю жестяные полоски с образцами краски и иду заваривать мятный чай. Потом проталкиваю таблетку из тех, что дал мне Дэвид, в слив кухонной раковины и пускаю воду, чтобы ее смыло.

После этого беру свой чай и выхожу в сад, на солнышко. Обеденный перерыв был совсем недавно, и у меня есть еще время до следующего звонка от Дэвида. Можно спокойно наслаждаться бездельем, смаковать это восхитительное чувство, думать и планировать. Я знаю, что Луиза не станет рассказывать Дэвиду о нашем знакомстве. Это не в ее духе. К тому же она понимает, что это не пойдет на пользу ни мне, ни ей.

Подстроить встречу с ней оказалось легче легкого, а все благодаря той карте, которую Дэвид принес домой с работы, явно составленную с ее помощью и со знанием местных реалий. Я исполняла обязанности штурмана, когда в воскресенье днем мы поехали прокатиться по округе, заезжая в каждое из отмеченных на карте мест и наблюдая, как бутики уступают место дешевым лавкам, в которых все продается за один фунт, и заколоченным витринам, стоит отъехать от центральной улицы всего на несколько кварталов. Подземные переходы, в которые не отваживается сунуться никто в здравом уме, кроме наркоманов. Микрорайон, застроенный убогими муниципальными многоэтажками, расположенный всего в миле от нашего чудесного дома. Я видела и начальную школу с нарисованными на стенах яркими цветами. Прочитала примечание, нацарапанное корявым почерком Дэвида рядом с названием этого места.

Дальше все было делом техники.

Две незнакомки, случайно налетевшие друг на друга.

Она ничего не заподозрила.

Дэвид прождал у телефона минут десять, прежде чем они наконец отыскали ее – высоко на дереве на берегу озера, в обществе Роба, весело смеющуюся. При виде того, как они беззаботно балансируют между ветвей, на одутловатом лице сестры Марджори отражается ужас, и она приказывает им сейчас же слезть. Адель второй раз просить не приходится – при мысли о том, что сейчас она будет говорить с Дэвидом, сердце у нее готово выскочить из груди. Роб в свою очередь бормочет что-то саркастическое про страховку и клиентов, которые могут расшибиться, потом изображает, будто собирается съехать вниз по корявому стволу, отчего Марджори разражается пронзительными воплями, идущими совершенно вразрез с благочинным духом Вестландз.

Они заливаются хохотом, точно хулиганистые школьники, но Адель уже спешит спуститься вниз, не обращая внимания на то, что футболка у нее задралась и кора царапает живот. Очутившись на земле, она со всех ног несется по лужайке к дому, даже не притормозив в коридоре. Лицо у нее раскраснелось, глаза блестят. Дэвид ждет. Кажется, с его последнего звонка прошла целая вечность.

Мобильные телефоны в центре под запретом, поскольку все контакты с внешним миром строго регламентированы. К тому же здесь наверняка нет сигнала, но Дэвид звонит ей регулярно. Впрочем, на этой неделе он опять лежал в больнице по поводу руки. Она вбегает в маленький кабинет и хватает старую телефонную трубку, висящую на стене; часы, которые он больше не может носить, болтаются на ее запястье, точно массивный браслет. Они слишком ей велики и выглядят откровенно мужскими, но ей наплевать. Ощущение его часов на запястье создает иллюзию, как будто он рядом.

– Привет! – восклицает она, запыхавшись, и откидывает с лица спутанные волосы.

– Где ты была? – спрашивает он. Связь отвратительная, и его голос звучит откуда-то из немыслимого далека. – Я уже начал думать, что ты сбежала или еще что-нибудь.

Он произносит это шутливым тоном, но сквозь него прорывается беспокойство. Она смеется и по его негромкому прерывистому вздоху в трубке понимает, что он изумлен. Он не слышал ее смеха с тех пор, как все произошло.

– Не говори глупостей, – говорит она. – Куда отсюда можно убежать? Вокруг сплошные болота. И мы же с тобой смотрели «Американского оборотня в Лондоне», помнишь? Я не сумасшедшая гулять по этим бескрайним пустошам в одиночку. Там может быть что угодно. Как твое лечение? Тебе будут делать пересадку?

– Вроде бы. Но у меня уже почти ничего не болит. Хуже всего было по краям, но теперь все уже намного лучше. Не волнуйся за меня. Сама выздоравливай скорее и возвращайся домой. Я по тебе скучаю. Мы можем начать все с чистого листа. Где-нибудь подальше от этого всего, если ты захочешь.

– И поженившись, – добавляет она с улыбкой. – Давай сделаем это поскорее, как только будет можно.

Как говорит Роб, почему она не может быть счастлива? Почему она чувствует себя такой виноватой за то, что счастлива? «Нельзя обручиться в семнадцать лет, – сказал ей тогда отец. – В семнадцать лет у всех еще ветер в голове. К тому же он для тебя слишком взрослый. Кем надо быть, чтобы в двадцать два года захотеть связаться с подростком?»

Впрочем, папа ошибался. Она мечтала о Дэвиде, сколько себя помнит. Эти синие глаза стали для нее всем с того мгновения, когда она впервые заглянула в них. Мама почти ничего не говорила, замечала лишь вскользь, что ферме грозит изъятие за долги из-за его отца-пьяницы, который пропил все, что можно, и рассеянной матери, и за душой у него нет ни гроша. Он происходил из «плохой семьи». Сколько же было способов назвать его неподходящей кандидатурой для нашей идеальной девочки, не произнося этого вслух. Возможно, мама говорила чистую правду, но Адель совершенно уверена, что все это не имело никакого отношения к тому, что Дэвид представлял собой в самом деле. Никогда.

Она полюбила его, когда восьмилетней девчонкой играла в полях и наблюдала за тем, как он работает. И любит до сих пор. Он будет врачом. Теперь ему нет нужды беспокоиться о выплате займа на обучение. Он станет ее мужем, а она унаследовала все. Неодобрение ее родителей больше не имеет никакого значения, и она не позволит себе испытывать угрызения совести. Ее родителей больше нет, и, как говорит Роб, как бы ни хотелось ей погибнуть вместе с ними, это все равно ничего не изменит. Единственное направление, в котором она может двигаться, – это вперед.