над плечом, и проплыла в дверь.

И не закрыв её за собой, быстро нагнулась — то ли подобрать что-то, то ли расшнуровать туфлю.

Зря она это сделала: юбка у нее здорово обтягивала фигуру, и вид…

Почему-то вспомнилась пекарня в Крайтосе, где я таскал противни совсем пацаненком. И с противней украдкой от хозяина утаскивал божественно круглые булочки, остро пахнущие корицей.

Запах корицы я чувствовал еще пару секунд после того, как машинально открыл дверь напротив.

Сокрушительно при этом ошибившись. В выборе этой самой двери.

«Боженьки», — с уважением подумал я, озирая стены, увешанные рамочками. За стеклами распласталось что-то крылатое и местами яркое. Бабочки, стрекозы и цикады мрачновато, как покойники из разоряемого склепа, посматривали на книжные полки. И на длинную доску, увешанную какими-то схемами.

Мрачнее всего здешнее разнообразие пялилось на широкий стол, за которым восседал хозяин помещения. Этот как раз решил увеличить количество рамочек еще на одну, потому повернулся в сторону окна и обозревал что-то яркое у себя на ладони.

— Архонт Вериэлла, — прошелестел тип, слегка склоняя голову и не переставая любоваться тварью у себя на ладони. — Совершенно особый вид. Рождается бесцветным. До корня иссушает цветы, соком которых питается, но зато и впитывает в себя их краски. Больше цветов — больше яркости в крыльях.

— Черти водные, красота какая, — восхитился я с запредельной честностью в голосе. Пытаясь при этом понять — где я мог слышать голос. Вроде как, у меня в знакомых не было кучи бабочколюбов… ой, нет. Нет-нет-нет.

Страх пришел сразу, без дополнительных расшаркиваний. Стоило ему самую малость повернуться, услышав мой голос — и я словно грохнулся в воду, провалился в прошлое. Стоял, глядя в точеный профиль, похожий на профиль Стрелка на статуях. И ощущал спиной, что дверь как-то запредельно далеко — целых полшага. И что я вряд ли успею заорать «Привет, я Кейн, я тут новенький, приятно познакомиться, до свидания», а после этого выскочить в эту самую дверь, избежав его взгляда.

Значит, остается выдерживать этот самый взгляд — холодный, неотступный, нацеленный взгляд хищника, брови чуть приподняты в мнимом изумлении. Одна надежда — с Рифов двенадцать лет прошло. Я за это время оброс, обрюзг и растолстел.

Никогда не был так влюблен в свою щетину.

— Мы не встречались раньше?

Тяжелая дверь грохнула, и зазвучали неспешные, размеренные шаги по коридору. Наши костоломы так не ходили: бегали торопливо, сгорбившись, вечно что-то жуя на ходу, перехрюкиваясь шуточками или известиями: в таком-то блоке попытка бунта, а там-то трое подохли от водяной чумы.

— На выход! — бухнуло лениво, и тогда-то мы и встретились с ним взглядом впервые.

Мешковатая серая форма сидела на новеньком слишком ладно и привычно, будто он в ней родился, а жезл охранника он держал небрежно, двумя пальцами, будто тот и не был ему нужен.

И у губ его застыли, отпечатались два полукруга — будто начал улыбаться и решил на этом остановиться.

— Хряешь с этими пахать на восьмое поле, — буркнул Койн. Заросший, в заляпанной форме и рядом с новым охранником — до неприличия звероподобный. — Сорвутся — штаны береги.

— Думаю, все будет в порядке, — безмятежно отозвался новенький. — Правда?

И улыбнулся нам полной предвкушения улыбкой, от которой меня продрало морозом.

Кличка Стрелок закрепилась за ним через сутки после перевода в наш корпус. Смеяться над ним перестали на вторые сутки. Бояться стали на третьи.

На четвёртые мы поняли, что бежать нужно не в его смену.

Серый друг, попискивая, извивался внутри. Бился в холодную нацеленность взгляда. Искал выходы.

— Раньше? Да кто там знает, — выдал я хрипловато, — я-то много где побывал. Вы, скажем, не были в Хартрате? Да и вообще, многим кажется, что они меня где-то видели. Диво прямо какое-то.

— Да, — сказало мое прошлое во плоти, — удивительное ощущение. Лайл.

На Рифах у нас не было имен — буквы и номера. Блок и порядок поступления. Как и у охранников, к слову — эти больше кличками обходились, даже между собой.

Но он помнил поименно — их и нас. Знал наши дела.

Кажись, мы его равно за это ненавидели. И заключенные, и охранники.

Я вздохнул, потер лоб и облокотился на доску, увешанную схемами.

— Боженьки, — сказал решительно. — Я-то уж понадеялся, что ты твой брат-близнец. Хотя откуда в Кайетте второе такое — ума не приложу.

— Такое? — вскинуло брови мое прошлое.

— Такое. Представь себе, я-то полагал, ты продолжаешь служить на Рифах. Дослужился до главы блока… а, нет, лучше до заместителя Большого Начальника, старины Детраска, этот-то всех переживет. Вгоняешь в трепет заключенных одним своим именем — кстати, как хоть тебя зовут? Устраиваешь показательные казни по воскресеньям. Приветствуешь новичков так, что те ночами рыдают. А ты вдруг тут.

— Ожидания — вещь обоюдоострая, Лайл, — отозвался Стрелок. — Я-то полагал, ты мертв. Как все рифцы, которые бежали с тобой. Сколько вас было? Восемь? Нет, девять, восемь — количество трупов, которое нам удалось сложить. Как мозаику.

Значит, восемь. Я-то до конца надеялся — кто-то еще остался в живых. Пит, или Эрни, или здоровяк Ноттар. Что кто-то исхитрился спрыгнуть с корабля, пройти заграждение-«костоломку», а потом как-то выплыть, просто нас выбросило в разных местах, а Кайетта велика, и потому мы вряд ли когда встретимся.

— Надеюсь, я не задел никаких твоих чувств, — выдал я, прижав руку к груди для пущей искренности. — Тебя не понизили в должности, не подвергли никаким наказаниям, и твоя вера в человечество от этого не ослабла.

— Нет, спасибо за беспокойство, — он говорил так, будто искренне верил: я ночами не спал, а размышлял о его самочувствии. — Вы, в конце концов, бежали не в мою смену. Койну повезло немного меньше. Он перестал жить.

«Туда и дорога», — захотелось ляпнуть. Тюрьма на Рифах из всех делает зверей — и из заключенных, и из охранников, и Койн уж точно прошел полное преображение.

Хотя мне сейчас как-то важнее, что со мной будет, потому что Стрелок смотрит на меня взглядом хищника, узревшего хорошо приготовленное блюдо.

— И, надеюсь, ты не собираешься сводить счеты за бедного старину Койна? Если что — могу напомнить: суд меня оправдал уже после побега. Так что я чист, как младенец. Как ризы Снежной Девы. Как волосы Стрелка. И как мои карманы в настоящий момент — это эталон, уж поверь мне.

Именно так и никак иначе. Я тут честным трудом отчаянно пытаюсь заниматься. Честный бывший уголовник. Пообносившийся, обедневший и дошедший до отчаяния.

Хорошо бы, он не помнил моего дела через