нас до этого. Ныне уж не выкрутиться. Прощай, новгородская воля!»

А тут еще новгородские заботы заставили послать в Москву двух своих послов, Назара Подвойского и Захара, вечевого дьяка, которые в своей челобитной назвали великого князя государем. Раньше только называли, а эти – написали! Как топором врубили: «Государь!» Иван Васильевич долго смотрел на это слово: «Ишь ты! Здорово-то как! Не я приказал так мня величать. Народ! Народ признал!!! Хотя раньше великих князей называли только господами».

Это событие натолкнуло князя на мысль: «Народ новгородский увидел в Москве, во мне, своего защитника, назвав меня государем. Это великая подвижка. Но осталось еще один шаг сделать – убрать вече, ибо оно может стать источником любой смуты. Не все хотят с этим расставаться. Некоторые только ждут этого момента: то Казимир подымется против меня, то татары. А пока они бездействуют, надо этим воспользоваться».

И он загорелся. Новгородцы своим обращением «зажгли» его. Не откладывая дело в долгий ящик, по его приказу были снаряжены послы в Великий Новгород. Им поручалось выяснить, какую они хотят власть. Хотят ли, чтобы в Новгороде был один суд государя (сами так назвали), чтобы его тиуны вели дело и чтобы освободили Ярославов двор для великого князя?

Узнав об этом, лютой, злой вернулась Марфа к себе с вечевой площади и воскликнула:

– Они лишают нас нашей воли, которую завоевали наши предки! Будем слушать москвитян аль сами себе хозяевами будем, как раньше было?

Эти слова Марфы быстро разлетелись по Новгороду. Нашлись такие, что закипели злом, глотнув добрый ковш дармовой браги. И двинулась новгородская «рать», подстегиваемая Марфиными словами, на тех бояр, житных людей, которые за Москву ратовали. Запылали их хоромы, полилась кровь.

Дошла очередь и до посадника. Испуганный, он начал оговаривать боярина Василия Никифорова. Мол, боярин ратовал за власть великого князя на Новгородской земле. Схватили Василия. Боярин был не из слабых. Глядя в глаза посаднику, слушал, как тот его обвиняет:

– Ты перевертыш, – кричал тот, – был у великого князя и целовал ему крест на нас!

Никифоров отвечал:

– Целовал я крест великому князю! Да, целовал! Что буду служить правдою и добра ему хотеть. Но я не целовал крест против Великого Новгорода.

Но куда там! Достаточно было услышать: «целовал…», как обнажались мечи. Порубили боярина Никифорова. А потом вспомнили и поездку посадника. И он не ушел от мести разгоряченных новгородцев. Много извели они тогда люда.

Вскоре взбесившиеся новгородцы прислали великому князю послание, в котором говорилось: «Вам, своим господам, челом бьем, но государем тя, великий князь, не зовем, суд должен правиться по старине, но тех, кто предал нас, будем казнить, а тя, великий князь, просим, чтоб держал ты нас в старине…» Иван отшвырнул бумагу. Все завоеванное летело прочь.

И пошел к митрополиту. Тот уже выздоравливал и, закутанный в шубу, сидел на крыльце. Взволнованный князь, подойдя к нему, спросил не о здоровье больного, а сразу заговорил о письме из Новгорода.

– Они сами захотели, чтоб я был их государем! – рычал он. – Слышишь, богомолец, сами захотели! У мня бумага их есть! А сейчас…

Во двор ввалилась толпа.

– Кто такие? – рявкнул князь, оглянувшись на их шум.

Те повалились на колени:

– Мы из Великого Новгорода к те, наш государь, пришли защиты искать! Люди там взбесились, как пьяные.

Они говорили долго. Слушали их великий князь и митрополит.

– Видишь, богомолец ты мой! Я не хотел у них государствовать. Сами просили, а сейчас…

– Не мирись, великий князь! – ответил митрополит.

Мнение митрополита поддержали и мать, и братья, и бояре, и воеводы. И великий князь, по общему благословению и совету, приказал немедля готовить полки к походу.

За входными дверьми княжеских хором послышался чей-то громкий топот. Дверь отворилась, и вошел высокий человек, с ног до головы занесенный снегом. Вместе с ним ворвалось завывание метели и налетел снег. С трудом закрыв дверь, человек произнес:

– Однако, не хочет на улице мерзнуть. Так в хоромы и просится.

Он снял шапку, стряхнул с нее снег. Подскочившему дворскому бросил на руки шубейку и произнес:

– Ну и зима нынче! Смотри, великий князь, какой день все метет и метет! Когда это только кончится?

Иван Васильевич повернулся к нему.

– Ты… позови-ка ко мне дьяка Ваську Мамырева, – сказал и, сгорбившись, двинулся к себе.

Да, зима в этом году вышла особая, больно снежная. Через месяц после первого, растаявшего вскоре снега ударил морозец, а за ним наступила снежная пора, то прекращаясь, то возвращаясь вновь. Но вот таких метелей, которые случились в последнее время, еще не было. И старики не помнили. Со стороны поглядеть – одна гладь снежная. Кое-где, как пни, чернели трубы боярских хором да выделялись кремлевские стены. Москвичи чистили только проходы к хозяйским постройкам, чтобы как-то поддержать животину да набрать нужных продуктов.

Дьяк Василий появился довольно быстро, если учесть, какие были дороги.

– Слушаю тя, великий князь, – войдя в светелку и ломая в руках шапку, молвил он.

– Скидавай шубейку да садись поближе.

Тот выполнил указание великого князя и присел на краешек кресла, на что князь, усмехнувшись, проговорил:

– Ты что не сказываешь мне, что преступление сделал?

Василий понял и сел как следует.

– Я тя, Василий, позвал… Ты видишь, – князь повернулся к окну, – что там творится?

Василий понял его и ответил:

– Это хорошо! Старики сказывают, к урожаю.

– Гм-м… к урожаю. А до него еще дожить надо. А ежели весна будет дружной, что случится? Сколь воды будет! – Князь уставился на дьяка.

– Да-а… – почесал затылок Василий и задумчиво произнес: – Ты прав, великий князь, воды может быть много, и затопит она низины наверняка.

– Ты, Василий, извести всех старост, кто к рекам прилип, пускай запасы готовят, закладывают их на самых высоких местах, куда воде не добраться. Понял? – приказал князь и грозно посмотрел на дьяка.

От такого взгляда дьяк заворочался в кресле. А потом, хитровато прищурив глаза, изрек:

– Иван Васильевич, не послать ли тебе, князь, воев? Пускай-ка проверят, как исполняется твой приказ.

Князь даже улыбнулся:

– Пошлю, пошлю. Молодец, что надоумил, а то придется казну трясти. Скажи, – он отодвинул чернильницу от края стола и посмотрел на Василия, – а много ли купцов, отъехавших по делам, не вернулось?

Тот опять заерзал.

– Великий князь, кто ж мне докладывает? Уехал, приехал. Это не дитя какое.

– Не знаешь, – вздохнул князь. – Это плохо, дьяк. Купец сколь денег нам отваливает. Его и поберечь не грех.

Василий заявил:

– Да мы их бережем. Запросит кто стражу, всегда даем.

– А они платят за это?

– Платят, – ответил дьяк.

– Хорошо. Мой