И вот я привезла Майки в Москву. Когда мы оказались все вместе, я просто растаяла. Самый счастливый момент в течение дня наступал, когда мы ложились спать. С одной стороны ко мне прижималась Анечка, а с другой – Майки. Вот так мы втроем засыпали, так и просыпались. Правда, Ане приходилось тяжело, потому что Майки продолжал плохо спать. Очень долго сон давался ему с большим трудом. Иногда он боялся темноты, но постепенно стал отходить. К сожалению, вскоре его страхи вернулись. Ведь мы все втроем пережили очередной вооруженный налет.

Второе ограбление произошло там же, в Малаховке. Но на этот раз все было значительно хуже. Бандиты вломились без масок, с открытыми лицами. В руках у каждого было по ножу, и когда они появились, я поняла, что нас точно зарежут. Я находилась дома одна, с двумя детьми. Димы не было. По прежнему не было никакой охраны.

Позже выяснилось, что нас сдала няня. Не наша любимая Татьяна Петровна, с которой мы живем душа в душу, нет. А другая, практически случайная. Дело в том, что Татьяна Петровна уехала на время к дочери. И мы взяли помощницу – девушку, которую нам посоветовали наши малаховские соседи. Когда нам потом рассказали, что она продала нас за пару тысяч долларов, я не могла в это поверить. Я не хотела ей мстить, не хотела, чтобы ее посадили. Мне говорили, что я ошибаюсь. Но я считаю, что наказание последует само, как естественная реакция законов природы на ее действия. Потому что ей доверили детей, а она их предала. В тот день она отпросилась на выходной. Но вычислили ее быстро – среди налетчиков оказался ее родственник. Все было шито белыми нитками, конечно. А я умудрилась ее защищать, когда пришли следователи, чтобы ее допросить.

– Пожалуйста, не беспокойте ее, она такой чуткий человек, так переживает, плачет!

В общем, я выступила на ее стороне. Наверное, я была так благодарна судьбе, что мы все остались живы, что была не до конца адекватна в своих поступках.

Я отдала все. Все, что было в доме: деньги, драгоценности. И снова не могла позволить себе никакой истерики. Рядом дети, надо держаться. Бандит держал нож у моей сонной артерии. Я металась по дому и думала: «Сейчас они заберут все это, а потом? Что потом?» Мы втроем. Одиннадцать часов утра. Помощи ждать не от кого. Страх невероятный. Животный. И себя уже не жалко, в сознании бьется только одна мысль: дети! Как они будут жить после того, как у них на глазах зарежут их мать? Они увидят мою кровь, мою боль и смерть?

Но моя Анечка повела себя потрясающе! Она не переставала говорить, она просила:

– Только не трогайте мою маму! Не убивайте мою маму!

Она вымаливала у них сочувствие.

Дети сидели на моей кровати, прижавшись друг к другу. Рядом с ними тоже стояли налетчики с ножами. А я бегала и собирала вещи, деньги.

На следующий день после ограбления мы уехали из Малаховки. Я больше не могла там оставаться и ждать, когда нас придут грабить в третий раз. С этим домом было связано слишком много нехороших воспоминаний.

Меня приютила приятельница-англичанка. Мы уехали в Можженку и жили в гостевом домике. Не слишком шиковали, я бы даже сказала наоборот – хлебнули тогда сполна, средств к существованию было в обрез, машина отобрана. Дима тогда мне заявил:

– Ты же отдала все деньги! Вот и живи как хочешь!

Он разозлился на меня. А что мне оставалось делать? Погибать? Умереть, но не отдать? Нет, я все-таки предпочитаю голодную жизнь сытой смерти. Ну, перебивались как-то. Ели макароны с сосисками, спали втроем в одной кровати. Я, Аня и Майки. Но как ни странно, нам было хорошо. Можженка – замечательное место на Новой Риге. У нашей знакомой там английское имение, большой дом, гостевой домик и баня. Домик симпатичный, но не вполне приспособленный для того, чтобы в нем жила семья с детьми. Но я была так благодарна хозяйке за это жилье! Тяжело, конечно, было ездить на работу без автомобиля, но меня кто-то подвозил. По-разному бывало. Дима иногда заезжал на полчаса, привозил продукты. Непростое было время. Навалились апатия и депрессия. Но главное – страх. Я не могла спокойно спать ночью. Страх меня не покидал ни на секунду. Я замирала и прислушивалась к каждому шороху. Я не понимала, как с этим жить и как из этого выкарабкиваться. Мне было страшно и за себя, и за детей. Страх исходил отовсюду, опасность была за каждым углом, за каждой дверью, за окном. Я дергалась от голосов, от птичьих криков, от звука проехавшей машины. Это называется посттравматическое состояние.

Я до сих пор не могу быть одна. Мне легче, если в доме куча народа. Легче, если не дадут отдохнуть, почитать. Пусть шумят, пусть бегают, пусть разговаривают. Только не одна дома! И это не страх одиночества – это страх тишины. Не выношу тишины. И телевизор мне не помогает – он неживой. Надо, чтобы были живые голоса вокруг. И это странно – ведь для многих людей публичных профессий очень важно побыть в одиночестве. А у меня такого нет. Максимум, который я могу вынести – это десять метров пустоты вокруг. Но я должна видеть, что есть человек, слышать его. Это последствия ножа у шеи, жутких бандитских глаз, в которых я однажды прочитала, что моя жизнь и жизни моих детей ничего не стоят. Мне очень многое пришлось пережить. Не дай Бог никому такого чудовищного опыта. И конечно, если бы не мои дети, которые не позволили мне тогда отчаяться, не знаю, как бы я нашла в себе силы справиться со всем этим. Но я знала, что нужна им, и это держало меня на плаву.

Америка меня очень изменила. Я стала относиться к себе совсем по-другому, стала иначе на себя смотреть. Там все проще, и от этого чувствуешь себя уверенней. От Америки осталось ощущение удачи, такое счастливое чувство легкости, которого мне так не хватало. Америка – замечательная, прекрасная страна. И я очень благодарна ей. Она раскрепостила меня, подтвердила мои догадки относительно того, что я очень свободолюбивый человек. Дала возможность почувствовать себя счастливой, дала передышку между тяжелыми периодами в моей жизни. Америка для меня была как глоток кислорода. Я воспряла, у меня появились силы, вдохновение. Можно сказать, что я снова обрела вкус к жизни.

Понятно, что актерскую профессию я не бросила. Вернулась в «Табакерку». Очень соскучилась по работе. И когда Леонид Трушкин пригласил меня в свой «Театр Антона Чехова», я с радостью согласилась. Первую небольшую роль я сыграла в спектакле «Ужин с дураком». Пронзительная, динамичная французская комедия Франсиса Вебера. Она ставилась специально для Геннадия Хазанова. Когда начали репетировать, я сразу сказала:

– Геннадий Викторович, мне кажется, я не смогу с вами играть – я буду смеяться не переставая и ни слова не произнесу.

И он мне предложил:

– Давайте договоримся: вы никогда не будете на меня смотреть.

Но это было невозможно – по замыслу нам нужно было наоборот все время буквально «разговаривать» глазами, переглядываться. Ох, как же я с собой боролась! Со страшной силой. Хазанов играл безумно талантливо, гротескно. Это такая мощная стихия! Но неожиданно для себя я выдержала этот бешеный темп.

Второй спектакль, в котором я была занята – водевиль того же Вебера «Все как у людей». Тоже комедия положений и тоже необычайно бойкая. Надо сказать, мне очень даже понравилось вот это мое новое эксцентричное «комическое» существование на сцене. Во мне заработал моторчик, скрытый где-то внутри. Я поняла, что завожусь сама и держу зал. Это невероятное ощущение.