— Грузчики будут переучиваться на механизаторов, — хмурясь, сказал Николай.

— И верно, — радостно согласился Максим Федорович, — не в попы, так в звонари. — И, подмигивая, добавил: — А может, из кобыл да в клячи. Но теперь такой вопрос: разве на всех-то грузчиков хватит кранов? Куда людей, спрашивается, будем девать?

— Кроме кранов, есть другие механизмы, — сказал Николай. — Была бы охота учиться.

— Это уж как водится. Только на факте-то мы видим обратное. Взять, к примеру, твою мать, Николай. — Он сделал почтительное лицо. — Известнейший на Волге человек Ермакова Мария Спиридоновна. Шутка сказать — из потомственнейших. Эту куда хошь! Нынче таких-то мало осталось. Но опять же скажем: не ценят. Была почти что начальником порта, а теперь перевели на участок. Оттирают нашего брата, практического специалиста.

— У матери четыре класса образования. — Николай поднял упавшие на уши концы волос и аккуратно прихлопнул их на макушке ладонью. — С четырьмя классами теперь нельзя руководить портом.

— Молодежь! — покачал головой Щапов. — Вы бы и о стариках подумали. Я ведь, Коля, и родителя твоего знал… Первой силы крючник был по всему Нижнему. Какие, бывало, на ярманку силачи-фокусники приезжали — всех забивал… Под телегу подлезет — телегу с людьми подымет. Такой человек был, такой человек…

Максим Федорович пьяно всхлипнул и полез за платком.

— Здравствуйте! Расчувствовался, — усмехнулась жена.

— Зачем ты, папа, расстраиваешься? — ласково сказала Соня. — Все это было и прошло.

— Я к тому, доченька, — сказал Максим Федорович, вытирая глаза, — что до срока погиб человек, надорвался. Ему бы только жить и жить. Вот ты, Николай, крановщик, одним словом, и образование у тебя, и вот дочка моя тоже десятилетку кончает, законченное среднее, и ты… — он ткнул в Женьку и замялся, видимо, забыл, как того зовут, — ты тоже к делу пристраиваешься. А вот я в семье восьмой был. Мне-то с братьями хорошо — вынесут тяжелое место. А ежели молодой один, ставь четвертную, тогда вынесут место… Место-то, оно, ежели, к примеру, взять кипу хлопка, — двести килограммов, а как тогда на пуды считали — двенадцать с половиной пудов. Вынеси ее из трюма — двадцать четыре ступеньки! А механизация — ярмо, болванка. Вот и инвалид в пятьдесят лет. Задний лабаз — двести пятьдесят метров, сбросишь груз, а кажется, что он все еще на спине… Не только что асфальта, а и булыжника не было, грязи — океан-море, проложат от причала к лабазу дощечки, выплясывай на них с грузом-то на хребту.

Николай хмурился оттого, что при нем говорили о его родителях, и хоть хорошо говорили, а ему неудобно. И это тоже понравилось Соне.

— А вы давно на кране работаете? — спросила она.

— Четвертую навигацию, — ответил Николай, не глядя на Соню.

— Он у нас с первых же портальных кранов, — добавил Максим Федорович. — Помню, первый кран осваивал.

— Наверно, сложная работа, — сказала Соня. — И страшная!..

— Чем же страшная? — усмехнулся Николай.

— Высоко, — засмеялась Соня.

— Ничего там страшного нет. — Николай в первый раз посмотрел на Соню, но тут же отвернулся.

В следующий раз они пришли с Сутыриным — «Амур» зимовал в Горьком.

— Смотрите, совсем барышня! — удивился Сутырин, здороваясь с Соней, приодевшейся к приходу гостей. — А где Катя?

— Скоро придет, обещалась…

— Так сообразим? — спросил Женька. — Я на ногу быстрый.

— Только красное, — догадавшись, чего он хочет, сказала Соня.

Женька недовольно сморщился и отправился за вином.

Соня начала накрывать на стол. Проходя на кухню, она встретила в коридоре свою соседку и одноклассницу Клару Сироткину.

— У тебя гости? — спросила Клара.

— Так, знакомые, заходи, посидим…

Клара пришла и стала помогать накрывать на стол. В ее медленной походке, ленивой улыбке, выражении выпуклых, бараньих, глаз — во всем ее облике рано развившейся девушки всегда сквозило сознание своего превосходства, точно она знает такое, чего не знают другие девочки, причастна к тому, что для других еще тайна. Сейчас к этому еще добавилось выражение снисходительности: принимает гостей в доме, где ничего нет. Она убрала со стола граненые стопочки и принесла свои рюмки, и свои ножи, и вилки, и маленькие тарелочки, разложила на них колбасу и сыр, умело разделала селедку. Потом рассадила всех так, что сама очутилась рядом с Сутыриным, сразу смутившимся близостью этой красивой, полногрудой девушки, смотревшей ему прямо в глаза. Она внимательно слушала Сутырина, точно пораженная его умом и знаниями, и понимающе кивала головой.

— Интересно… Теперь я буду знать…

Пришла Катя и сразу нахмурилась, увидев Клару, — не любила ее. Клара дважды оставалась на второй год и была старшей в классе. Кате всегда была противна вызывающая тупость, с которой Клара стояла у доски и, ничего не решив, спокойно, как ни в чем не бывало садилась на свое место. Она отлично видела ее расчетливость, хитрость глупого и ограниченного человека. Эту расчетливость и хитрость Катя почувствовала и в том, как Клара разговаривала с Сутыриным, как слушала его, переспрашивала, понимающе кивала головой. И Катя удивлялась тому, что Сутырин не видит, не замечает этого, принимает все за чистую монету, раскис, расчувствовался… И то, что он ухаживает за этой глупой, лицемерной Кларой, казалось ей изменой их дружбе…

Изменой их дружбе посчитала она и поступок Сони, пригласившей Клару ради компании, ради своих интересов. Катя видела, в чем эти интересы. Эта компания и эти интересы Соне дороже их дружбы — сидит веселая, оживленная, смотрит только на угрюмого Николая, и ни до кого ей больше дела нет. Катя искренно хотела помириться с Женей, а никакого мира не получилось: Женя сидит надутый, мрачный, ревнует Соню к Николаю.

Она почувствовала себя здесь ненужной, лишней, сидела молча, насупившись, ничего не пила, не ела, усмехалась про себя: эти ухаживания, все эти влюбленности — глупо все это выглядит…

Она вздохнула с облегчением, когда все собрались в клуб водников на танцы, и объявила, что не пойдет — занята. И то, как равнодушно Соня уговаривала ее пойти, еще больше оскорбило ее. Она вышла со всеми на улицу, попрощалась и ушла домой…

Клуб был переполнен, как всегда, под воскресенье.

Клара танцевала только с Сутыриным. И они выделялись в толпе: он — высокий, представительный в своей штурманской форме, она — полная, красивая, нарядная.

Подбежал молоденький лейтенант и пригласил Клару. Она с удивлением посмотрела на него, перевела удивленный взгляд на Сутырина, как бы приглашая и его поудивляться тому, что этот самонадеянный юнец пригласил ее, когда всем должно быть ясно, что ни с кем, кроме Сутырина, она танцевать не будет.

Николай Ермаков не умел танцевать и, стоя