– Этому можно верить, центурион?

– А ты не из робких, парень. – Глаза Коракса пробуравили Квинта, но тот не отвел взгляда.

Казалось, прошло долгое время, прежде чем центурион ответил:

– Если его сведения окажутся полезными, он может быть свободен. Однако скажи этой грязной крысе, что я буду внимательно следить за ним. Если заподозрю хоть малейший обман, малейшую ложь, то перережу ему горло лично.

– Есть. – Квинт повернулся к Клиту. – Расскажи нам, что знаешь. Если сведения окажутся полезными, мой центурион гарантирует, что тебя отпустят.

– Почему я должен вам верить?

– Он дает слово, и я тоже, – сказал юноша.

Возникла пауза. Он видел, что Клит борется с собой, и подтолкнул его:

– Нет никакой славы в том, чтобы умереть лишь потому, что погибли твои солдаты.

– Что вы хотите знать?

– Я был при Каннах, – спокойно ответил Квинт. – Ты наверняка слышал о побоище в тот день. К заходу солнца почти никто из римлян не уцелел. Оставшиеся в живых оставили всякую надежду – кроме моего центуриона. Он вывел нас, и мы пробились в безопасное место. За это нас с позором отправили в Сицилию. Тем не менее лучше быть здесь живым, чем если бы мои побелевшие кости лежали в грязи в Италии.

Клит посмотрел на него с некоторым уважением.

– Хорошо. Мы послали к вам дозор с целью узнать, не двигаются ли римские войска на юг. Гиппократ и Эпикид знают, что Марцелл собирается предпринять наступление на город, и хотят знать, когда.

Квинт перевел Кораксу. Тот ответил на ломаном греческом:

– Звучит разумно. Продолжай.

– Есть еще поблизости ваши войска? – спросил переводчик.

– Поблизости нет.

Это обрадовало Коракса.

– А какова сила сиракузского гарнизона?

Квинт перевел. Пленник нахмурился, а потом неожиданно улыбнулся.

– Какая разница, если вы узнаете? Вам никогда не взять город. В его стенах до тридцати тысяч вооруженных солдат.

– Тридцать тысяч? – переспросил Коракс, который понимал числа. – И сколько из них профессиональных солдат?

Тут же вопрос был задан по-гречески.

– Более двух третей. Когда начнется осада, у них будет время обучить остальных, – с вызовом ответил Клит. – Кроме того, Гиппократ и Эпикид освободили около пяти тысяч рабов, и те пополнят войско. Их вооружили и обучают.

Кораксу понадобилось какое-то время, чтобы переварить это, но он никак не прокомментировал. Такое количество защитников означало стойкое сопротивление любому штурму. Квинт и так не думал, что взять город будет легко, но это была плохая новость.

– А как насчет катапульт и прочих орудий? Сколько их? – спросил Коракс.

– Катапульт? – Клит расслышал это слово. – Точно не знаю, но много. Десятки и десятки, от маленьких до ужасных, способных метать камни размером с алтарь в храме. – Он подмигнул. – У нас нет недостатка в средствах защиты.

Центурион нахмурился, когда Квинт перевел слова пленника.

– Неудивительно, – проворчал он. – Такой город, как Сиракузы, не простоял бы сотни лет без надежной защиты. Там наверняка есть собственные колодцы, и провизии хватит на много месяцев. Не считая снабжения по морю – его будет трудно пресечь. Осада может оказаться долгой. – Он посмотрел на Клита. – Но в конце концов Рим победит.

– Это мы еще посмотрим, – ответил тот, когда воин перевел. – Скоро нам на помощь придет Карфаген.

Слово «Карфаген» и тон, каким ответил Клит, не требовали перевода, но Квинт все же перевел. Услышав, Коракс осклабился, отчего лицо его стало еще страшнее.

– Когда-нибудь мы увидим, кто оказался прав, – и ставлю свое левое яйцо, что это будет не он. Переведи этому псу. И пускай он идет.

– Меня не устроит лишь одно яйцо твоего центуриона, – сказал Клит с улыбкой, но она не коснулась его глаз, выражавших совсем другое.

Квинт не удосужился перевести.

– Ты свободен.

Клит наклонил голову в сторону Коракса, тот ответил тем же.

– Могу я взять меч? – спросил грек, указав на изящный копис на земле рядом, и Квинт восхитился его бесстрашием.

– Он хочет взять свой меч, центурион.

– Для этого он должен поклясться, что не будет нападать ни на кого из наших людей ни днем ни ночью, – ответил Коракс.

Квинт подошел и подобрал оружие. Клинок был покрыт кровью. Римской кровью, злобно подумал гастат и с опаской приблизился к Клиту. Он никогда не возвращал оружие врагу.

– Ты должен дать клятву не причинять нам вреда ни днем ни ночью.

– Клянусь перед Зевсом Сотером не делать этого, – сказал Клит, протянув руку к копису.

Квинт поколебался в нерешительности. Они смотрели друг на друга поверх меча. В глазах Клита пылал огонь.

– Если мы встретимся снова, я убью тебя и твоего центуриона.

– Можешь попробовать. Мы будем готовы, – злобно ответил Квинт. – А теперь иди.

Без лишних слов Клит перешагнул через тела своих солдат и пошел по направлению к Сиракузам.

– Мужественный человек, – заметил Коракс. – Если все защитники Сиракуз похожи на него, осада может продлиться дольше, чем думает Марцелл.

– Мы увидим бабуку?

Аврелия улыбнулась. Тонкий голосок Публия, как всегда, коверкал слово «бабушка». Ее мать терпеть такого не могла. Сколько бы дочь ни говорила ей, что он в конце концов научится говорить правильно, Атия всегда поправляла его. Мать с нежностью смотрела на сына сверху, держа за ручку.

– Да, милый. Скоро мы увидим бабушку. Уже недалеко.

Уже вовсю было утро – самое безопасное время, чтобы прогуляться по Риму, а эта часть Палатина была респектабельным районом. И все же серые глаза Аврелии обежали людную улицу, высматривая возможные опасности. Жестокое нападение, пережитое ею перед рождением Публия два с половиной года назад, навеки оставило рубец. Элира, ее иллирийская рабыня, шла за нею по пятам – компания и одновременно ограда от преступников. В двух шагах впереди шел Агесандр. После смерти Суни, друга Ганнона, Аврелия не доверяла отцову надсмотрщику, даже боялась его, но на грязных улицах столицы была рада присутствию мужчины.

Ничего странного, что он тоже был здесь. Когда им пришлось покинуть свое поместье, а потом и саму Капую, Агесандр остался без настоящего дела. Однако он прожил с семьей много лет. Как бы само собой, он стал слугой и телохранителем для Атии, матери Аврелии. В течение полных хаоса страшных недель после Канн, когда сделалось ясно, что Фабриций не вернется домой, Агесандр стал для Атии незаменимым. Теперь, когда мать и дочь жили в Риме, он почти не отходил от нее. Аврелия, жившая рядом в доме своего мужа Луция, не стала возражать против этого, понимая тоскливое настроение матери. Ей не приходилось видеть его каждый день, но в такие дни, как сегодня, он действительно обеспечивал безопасность.