Все осталось по-прежнему.

Аппетитные запахи булочной-пекарни заставили Алечку тщательным образом обследовать сумку и карманы с надеждой отыскать там хоть немного мелочи. Повезло: несколько монеток завалилось за подкладку сумки, этого должно было хватить на батон, и девушка, глотая слюнки, пристроилась в конец небольшой очереди.

Очередь хоть и была небольшой, но тянулась бесконечно долго. Колоритная пышная продавщица с золотой «фиксой» и сиреневыми волосами считала своим долгом обсудить с каждым покупателем последние горячие новости и свою личную жизнь. Через десять минут Алевтина уже знала обо всем, что происходит в городе. Например, что у непутевой Катьки с улицы Ленина, 4, сдохла корова, подавившись яблоком; что у Петра, который с усами, а не с бородой, куры несут яйца с двумя желтками, и он, нахал, продает их на рынке вдвое дороже; что на берегу озера наконец-то открылась пустовавшая несколько лет рыболовная база: ее отремонтировали и благоустроили, и в город скоро зачастят богатенькие мужички – оторваться на природе и половить рыбки. Богатенькие, потому что стоимость проживания на базе за одни сутки превосходит все мыслимые и немыслимые пределы. Новый владелец базы, странный субъект преклонного возраста, обсуждался продавщицей и местными жителями особенно жарко и почему-то шепотом. Загадочный богатый старик, передвигающийся по городу в основном на большом черном джипе с затемненными стеклами, только в сопровождении охраны и огромной седой псины неясной породы, вызывал интерес и наводил ужас на население. С местными жителями владелец базы контактов практически не поддерживал, ограничился лишь заключением нескольких договоров с парой магазинов на поставку продуктов. Сама база, огороженная высоким забором, для простых смертных была закрыта, и даже обслуживающий персонал, который там теперь работал, старик привез с собой. Возможно, именно это и подстегивало интерес городской общественности к его персоне.

– Вам чего? – нелюбезно гаркнула продавщица, когда наконец подошла очередь Алевтины.

– Батон! – так же нелюбезно рявкнула Аля и высыпала мелочь на прилавок.

– Что-то я тебя не знаю, – подозрительно разглядывая Алевтину, сообщила продавщица.

– Я вас тоже не знаю.

– Хм, ходют тут всякие, а потом недостача в кассе выявляется, – скривилась женщина, сгребла мелочь с прилавка и, тщательно пересчитав, выдала Алечке хлеб.

Хорошо же ее встретил родной город, с горечью подумала Аля, забирая горячий батон из рук хамки-продавщицы. А на что она, собственно, рассчитывала, с такой-то рожей? Нос распух, губы, как у Поля Робсона, переднего зуба нет. Да, что же скажет тетя, когда ее увидит?

Алевтина отщипнула горбушку, с наслаждением сунула хрустящую корочку в рот и неторопливо направилась к дому. С теткой Зинаидой они не виделись девять лет, но это был ее единственный близкий и родной человек в этом мире.

Мать Алевтины умерла, когда девочке только-только исполнилось пять лет. Глупая, нелепая смерть: перебегала железнодорожное полотно, чтобы успеть на электричку, споткнулась и попала под товарняк. Все, что от нее осталось, хоронили в закрытом гробу. Но Алечка свою мать совсем не помнила, знала ее только по рассказам тетки, которая забрала Алю к себе и воспитала как свою родную дочь.

У тетки был свой частный маленький домик в черте города, запущенный яблоневый сад, огород, заросший сорняками и крапивой, и фортепьяно, которое тетка успела выкупить по остаточной стоимости перед окончательным развалом районной музыкальной школы, где она проработала преподавателем по вокалу много лет.

Жили бедно. Лишившись работы, тетка пыталась подрабатывать частными уроками, но была так строга и требовательна, что ученики частенько уходили от нее в слезах и предпочитали не возвращаться. Оставались самые стойкие и талантливые, с которыми тетушка начинала заниматься практически бесплатно и много. Часто тетушка занималась и с Алевтиной, она просто бредила идеей, что племянница поступит в консерваторию. Все было бы ничего, если бы мечта Зинаиды не перешла в манию и ее невероятное усердие сделать из Алечки великую вокалистку не кончилось тем, что она ухитрилась напрочь отбить у девушки желание петь.

Решение племянницы стать актрисой тетушка восприняла очень болезненно, на письма, которые Алечка строчила сначала регулярно, потом заметно реже, тетка принципиально не отвечала, так и не простив племяннице, что та поступила против ее воли.

«Ничего, кинусь в ноги – простит. Иначе быть не может», – успокаивала себя Алечка, продолжая жевать батон. Чем ближе она подходила к дому, тем больше нервничала. А ведь тетка оказалась права, поступать во ВГИК не следовало. Но и о консерватории не могло быть и речи. Кошмар! Алечка даже вспотела от ужаса. Перед глазами промелькнуло тяжелое детство и бесконечные занятия вокалом. Ни за что и никогда! Интересно, тетка до сих пор учеников берет? Если да, то спокойной жизни не будет. До дома оставалось несколько шагов. Вот уже видна раскидистая яблоня, опустившая свои тяжелые ветви на покосившийся забор, металлическая калитка, замок…

…Замок. Алевтина растерянно огляделась, приподнялась на цыпочки и заглянула во двор – тропинка, ведущая к дому, заросла травой, окна закрыты ставнями, на крыльце – опавшие подсохшие листья…

– Господи! – Аля просунула руку между металлическими прутьями, пошарила с той стороны рукой – ключ от замка висел на гвоздике, как обычно. Она отперла замок, бросилась к дому, влетела на крыльцо, швырнула дорожную сумку на пол и зачем-то забарабанила в запертую дверь кулаками.

– Эй, ты чаво это, дефка, фулюганишь?! Не видишь, нету тута никого! – окликнул ее скрипучий старческий голос, и Алевтина обернулась.

У забора, отделяющего их участок от соседского, гневно сверкая маленькими подслеповатыми глазками, стояла древняя сухощавая старушка Прокопьевна. «Надо же, жива еще», – не без удивления подумала Алевтина. Прокопьевне было столько лет, что, не исключено, она знала самого царя Гороха. За время своей бесконечной жизни старушка утратила слух и первую часть своего имени. Как зовут бабку, никто уже не помнил, и все величали ее исключительно по отчеству. Бабка не обижалась.

– Прокопьевна, это же я, Аля! – подойдя к забору, проорала в ухо бабульке девушка и широко улыбнулась.

– Вот те раз, воротилася, значит, – озадаченно почесала макушку бабка. – А зуб куды дела? В Москве своей оставила? Аль подарила кому на память?

– С лошади упала на съемках! – соврала Алевтина. – Вы не знаете, куда моя тетя подевалась? Приехала, а дом закрыт!

– Да не ори ты! – возмутилась бабуся. – У мене слуховой аппарат имеется. Во, видала, внучата подсуропили, – доложила бабка, сняла платочек и гордо продемонстрировала свое ухо, украшенное маленькой белой коробочкой. – Слышу тепереча за версту, как лисица. А Зинаида твоя знамо где – на кладбище она, – тяжело вздохнула Прокопьевна. – Ох, уж ждала она тебя, непутевую, все глаза проплакала!

– Этого не может быть! – закричала Аля и, рыдая, осела на землю.

– Ты чаво, Алевтина? – испугалась бабуся.