– Снимай это! – прокаркал малый жрец, цепляясь за рукав походного комбинезона Давида. – Немедленно!

Арбалетчики с «носителями молний» красноречиво вскинули свои орудия, и толстый курредат развязал Давиду руки. Каменея лицом, Виштальский стащил с себя комбез.

– И это! – каркнул жрец, указывая на серебристые трусы.

Давид со злостью содрал труселя и швырнул в особу духовного звания. Особа ловко увернулась.

Выгребая из карманов комбеза радиофон, футляр с инструментами, стило, малый жрец зловеще скалился и шипел:

– Погибель нам готовил? Смерти нашей жаждал? Я т-те покажу погибель! Я т-те дам смерть, колдун проклятый!

Важно переваливаясь, подошел толстый курредат.

– И куда этого, ваше благодаяние? – осведомился он, тыча пальцем в Давида.

– Мы отобрали у него приспособления для волшебства, – надулся малый жрец, – но эта нежить очень, оччень опасна! Колдуна надо доставить в Хассе и передать в руки инквизиции! Готов ли к отплытию твой корабль, Буссе?

– Да, ваше благодаяние.

– Тебе я поручаю этого врага молящихся и трудящихся!

– Слушаюсь, ваше благодаяние.

Голого и избитого Виштальского забросили в фургон. Там, пытаясь устроиться на рулоне мягких кож, Давид испытал все прелести позорного плена. Больнее боли было унижение. Унижение поднимало в душе мутную волну ненависти. Виштальский облизывал припухшую разбитую губу и впервые в жизни мечтал причинить смерть человеку. Вот этому жирному Буссе, убившему стойкого Карра и милостивого Бурру! Самого бы его. Мечом. В трясущееся брюхо.

Давид мог исхитриться и сбежать, но в нем жила надежда свидеться с профессором Свантессеном, тутошним Большим Жрецом. Конкистадоры собирались погрузить его, Давида Виштальского, вместе с остальной добычей, на корабль и доставить в Хассе? На прием к инквизиторам? Вот и отлично! Им по пути. Ах, только бы увидеть Свантессена, и весь этот кошмар закончится! Профессор, он же Большой Жрец, прикажет его освободить. А как же! Только надо будет попросить профа, чтобы он оставил его здесь, при себе, на Маран-им. А что? Какая разница, где быть наблюдателем – здесь или на Тьет? Неизвестно еще, на какой планете он принесет больше пользы! Правда, Хварр много гадостей говорил о Большом Жреце – это он-де организовал конкисту, это по его приказу вершится беспредел по всему Побережью. Наверное, он ошибается. И вообще, что может знать какой-то там шаман? Да если даже допустить, что конкиста действительно инициирована Большим Жрецом, значит, данное макроскопическое воздействие было тщательно продумано, обсчитано, выверено в институтах и одобрено Советом Мира. А как же иначе? И послужит сие воздействие развитию производительных сил, способствуя росту морали и духовности в массах.

Когда над горами всплыли обе луны, караван с награбленным тронулся в путь.

Пустых фургонов хватало – «Страшные-люди-с-моря» не рассчитывали, что фнаты покинут стойбище и унесут все добро с собой. Поэтому пленниц и пленников не погнали, а повезли. Сами курредаты ехали верхом на таких же долгоногах, что ходили в упряжках фнатов, только куда более рослых и мощных. Настоящие кони!

Караван медленно, очень медленно одолел дорогу в гору. С высоты перевала открывался потрясающий вид на ночные горы, залитые светом двух лун. Сияние было до того ярким, что предметы отбрасывали по две тени, а когда фургоны проезжали мимо водопада, в ночи заиграла лунная радуга. Несколько горных вершин были гладко срезаны, и на колоссальных срезах, отсвечивающих, как тихие озера, высились непонятные сооружения – громадные мачты, словно сотканные из балок, связанные меж собой мостами-переходами. Что к чему?

Спуск к берегу моря оказался куда короче подъема – фургоны грохотали, описывая все петли извилистого пути, а стоило рассвету окрасить небо в розовые тона, как внизу и впереди распахнулась неоглядность моря, словно выложенная золотыми чешуйками, – заря постаралась, размалевала волны по-своему.

Берег был узок и вилял двуцветной ленточкой вдоль горных склонов – зеленой полоской леса и золотой тесьмой песков. Кое-где пляжи выдвигались в море, громоздя гребнистые дюны или охватывая тонкими косами тихие голубые лагуны.

Курредаты сразу оживились, завидев морской простор – тут им нечего было опасаться. Деревья в прибрежных рощах росли редко, смыкая густые плоские кроны, – нет ничего лучше, чем в жаркий день валяться в их зеленоватой тени! – но засады тут не устроишь, это ясно.

Город показался после полудня. Курредаты выстроили его на островке, отделенном от берега узкой протокой. Стоял отлив, и вода из протоки ушла, более не скрывая блестящий черный ил. Какие-то неприятные твари – что-то вроде бугристых шаров с тонкими гибкими щупальцами – копошились в жидкой грязи, отскакивая, когда рядом вздувались и лопались громадные пузыри, наполняющие воздух зловонием. Похожи на псевдоспрутов, мелькнуло у Давида.

Фургоны прогремели колесами по горбатому мосту и оказались не то в колониальном форте, не то в порту. Улиц тут никто не прокладывал, застройка была такой же хаотичной, как и в стойбище фнатов. Составить впечатление о курредатской архитектуре Давиду тоже не удалось. На островке имелся лишь десяток капитальных строений – приземистые пакгаузы под плоскими крышами. Все остальное – времянки. Шатры, мазанки, навесы, шалаши, землянки.

По городу шатались сотни курредатов в длинных мятых рубахах и широких юбках. Головы они прикрывали соломенными шляпами вроде сомбреро или заматывали их платками. Самая приличная обувка была у военного сословия – высокие мягкие сапоги на каблуках, подобные ковбойским. Остальные носили веревочные туфли, а то и вовсе гуляли босиком.

Караван встречные-поперечные провожали радостными криками, и возницам приходилось немало помахать кнутами, дабы отогнать любителей мелкой поживы, – стегали так, что рубахи лопались. Но все равно, кое-что с возов пропало.

Буссе заорал сердито и выхватил меч. Это подействовало – вороватые личности живо очистили улицу. А караван вывернул к пристани, у причалов которой толклась масса поплавковых лодчонок и возвышался высокий борт огромного корабля-катамарана, каждый из корпусов которого нес по три мачты, а седьмая – общая – торчала посередине, на корме обширной палубы.

Погрузку начали с того, что всех пленниц поместили в загон на причале, а пленников заставили таскать тюки с добычей.

Не дожидаясь окриков или ударов плети, Давид сам подхватил ворох мехов и поволок его на корабль. Буссе ухмыльнулся, завидя такое старание, и похвалил Виштальского широким оскалом, должным изображать улыбку одобрения. Буссе был у конкистадоров за командира, и его титулу нашлось соответствие в земной табели о рангах – толстяк числился комитом, то бишь графом, и обращаться к нему следовало не абы как – комит был «вашим великославием». Правила этикета позволяли называть высокородных дворян и по-иному – «кхенти», что было эквивалентно земному «сир».

Передав ценный груз матросу в одних штанах, но с подобием чалмы на голове, Давид бросил играть в грузчика и устроился на носу, у подножия левой передней мачты. Она была толщиной в два обхвата, и за нею было легко спрятаться, а пухлая связка размочаленного троса заменила Виштальскому мягкое сиденье.