«Дикарь» Руссо часто ощущает любовь к себе, именуемую автором amour de soi. Это здоровое чувство не сродни эгоизму — amour-propre. Первая произрастает из природы человека, второй — порождение общества. Amour de soi — это радость пения в душе. Amour-propre — радость выступления в концертном зале Нью-Йорка. Неважно, что в душе вы поете плохо, — ваш восторг у вас не отнять, он не зависит от чужих мнений, а значит, говорит Руссо, он настоящий.

Так что вполне понятно, почему он любил прогулки. Гуляя пешком, не угодишь в ловушки цивилизации: никаких одомашненных животных, карет, дорог. Пешеход свободен и ничем не ограничен. Чистой воды amour de soi.

* * *

Иногда одна-единственная прогулка способна все изменить. Так и произошло с Руссо как-то летом 1749 года. Он совершал свой обычный почти десятикилометровый променад из Парижа в Венсен, чтобы навестить друга-философа Дени Дидро, которого держали под стражей за крамольные сочинения. День был жарким, дорога пылила. Руссо остановился, чтобы передохнуть. Сидя в тени и лениво листая выпуск журнала Mercure de France, он натолкнулся на объявление о том, что Дижонская академия объявляет конкурс на лучшее эссе на тему «Способствовало ли возрождение наук и искусств улучшению нравов».

У Руссо закружилась голова, он был «словно пьян». В этот момент, вспоминает он, «передо мной открылся новый мир и я стал другим человеком». Его сочинение выиграло конкурс — так начался новый виток его карьеры.

Снизошло бы такое же откровение на Руссо, если бы он сидел в кабинете или ехал в карете? Возможно. Но именно прогулка стала топливом для его воображения. Скорость пять километров в час — скорость неспешного шага — оптимальна для работы ума. Свободный от мелочной суеты рабочего места, от тирании ожиданий, наш ум и сам начинает плутать, а плутания ума рождают неожиданные, удивительные вещи. Не всегда — но чаще, чем может показаться. Пешая ходьба дает оптимальный баланс стимуляции и отдыха, напряжения и безделья.

Передвигаясь пешком, мы одновременно и заняты, и свободны от дел. С одной стороны, наш ум работает: он изучает ландшафт впереди, учитывает происходящее на периферии. Но мозг это не слишком загружает. Остается еще очень много на блуждание ума — и на следование причудам.

Неудивительно, что столь многие философы любили это дело. Сократ, безусловно, больше всего на свете обожал бродить по агоре. Ницше регулярно выбирался на энергичные двухчасовые пешие походы по Швейцарским Альпам, убежденный, что «все по-настоящему великие мысли приходят в голову во время прогулок». У Томаса Гоббса была трость ручной работы, в набалдашник которой была встроена чернильница, так что он мог записывать мысли, приходящие в голову на ходу. Генри Торо часто устраивал четырехчасовые путешествия по Конкорду, набивая карманы орехами, семенами, цветами, наконечниками индейских стрел и прочими сокровищами. Иммануил Кант, разумеется, строго придерживался режима прогулок. Каждый день он обедал в 12:45, после чего отправлялся ровно на час (не больше и не меньше) прогуливаться по одному и тому же бульвару в Кёнигсберге (сейчас — Калининград в России). Распорядок дня Канта был настолько строг и неизменен, что жители города сверяли по нему часы.

Все эти мыслители любили ходить пешком. Но с Руссо не сравнится никто. Зачастую он проходил за день до 30 километров. Однажды прошел 480 километров от Женевы до Парижа — на это ему потребовалось две недели.

Ходить для Руссо было столь же естественно, как и дышать: «Я почти совсем не могу думать, сидя на месте; нужно, чтобы тело мое находилось в движении, для того чтобы пришел в движение и ум». Мысли, большие и малые, он на ходу записывал на игральных картах, которые всегда носил с собой. Руссо был не первым философом-пешеходом, но именно он первым сделал ходьбу предметом философских размышлений.

Сам факт существования «философа-пешехода» подвергает сомнению один из главных мифов о философии — что ум философа работает отдельно от тела. От Архимедовой «эврики» в ванне и искусного фехтовальщика Декарта до сексуальных эскапад Сартра — философия всегда подразумевала и подразумевает присутствие тела. Бестелесными не бывают ни философы, ни философия. «Больше разума в твоем теле, чем в твоей высшей мудрости», — сказал Ницше.

Возьмем такое чувство, как злость. Где она находится в момент, когда вы в ярости? Безусловно, в голове, но также и в теле, как объясняет французский философ Морис Мерло-Понти: «Я не мог представить себе злобу и жестокость, которую видел в глазах оппонента, в отрыве от его жестов, речи, тела. Все это происходит вовсе не в каком-то чужеродном пространстве, святилище вне тела злящегося человека»[40]. Так же и с философией: размышляем мы не только разумом, но и телом тоже.

* * *

Я вновь сижу в блинной и погружаюсь в чтение. Вино то же, Руссо другой: теперь я читаю его последнюю, неоконченную книгу — «Прогулки одинокого мечтателя». Вещь странная, но милая моему сердцу. «Книга и о прогулках, и в то же время не о них»[41], — пишет Ребекка Солнит в своей книге об истории пешей ходьбы. Да ведь и суть самой ходьбы — и в прогулке, и в то же время не в ней.

«Прогулки», пожалуй, мое любимое произведение Руссо. Оно пронизано моральной ясностью и мудростью человека, которого изгоняли, забрасывали камнями, осмеивали, но которому уже на все наплевать. Этот Руссо уже не бунтует, не исповедуется и не готовится преобразовать мир. Этот Руссо уже успокоился.

Книга составлена из десяти прогулок мечтателя. При этом герой гуляет, так сказать, по тропинкам своей памяти, которую можно считать главной темой книги. Как мы вспоминаем приятные моменты жизни? Все так же сладки они, если смотреть на них с высоты прожитых лет, а быть может, еще слаще?

Во время пятой прогулки Руссо вспоминает, как жил на островке под названием Сен-Пьер, куда бежал под градом камней жителей Мотье. Здесь он нашел свой рай. «Счастливейшие времена моей жизни», — говорит он.

В этом месте я чуть не поперхнулся шардоне. Руссо никогда не питал иллюзий относительно своего физического и духовного здоровья и не был особенно склонен придаваться счастью. Я хочу увидеть этот остров!

Направляюсь к вокзалу. Прогулка выходит совершенно не в духе Руссо. «Ты слишком спешишь, — говорю я себе. — Не остается пространства для раздумий».

— Сосредоточься же, черт побери! — говорю я уже вслух, пугая швейцарца-прохожего.

На маленьком, но оживленном вокзале Нёвшателя я сажусь на региональный экспресс, следующий в обитель счастья Руссо. Разумеется, он отходит по расписанию. Швейцарские поезда по праву славятся своей пунктуальностью, но их холодная безупречность мало вяжется с беспорядочной, эмоциональной жизнью величайшего философа страны.