новеньких домов, рубленных в лапу, то есть с аккуратно обрезанными да обструганными углами, крытые серым шифером и щепой, вольготно раскинулись по лесному косогору. Каждый поселянин норовил повернуть свой дом окнами на реку, то есть на протоку, широкий и спокойный рукав, отделенный песчаным наносным островом от протекавшей неподалеку шумной и порожистой реки Вереи.

Тут не было ни улиц, ни переулков, отчего все село смахивало на огромное стойбище; каждая изба, казалось, стоит на отшибе, в окружении зарослей лещины, жимолости да дикой виноградной лозы. Между отдельными группами домов стояли даже нетронутые раскоряченные ильмы, голенастые деревья маньчжурского ореха да густые иссиня-зеленые шапки кедрача. Жили здесь и удэгейцы, и нанайцы, и орочи, и русские, и татары. Дункай, посмеиваясь, называл свое таежное село лесным интернационалом.

Они подъехали к песчаному берегу, где на приколе стояли такие же, как у них, длинные долбленые баты, похожие на африканские пироги. Дункай цепью привязал бат к столбу, врытому у самого приплеска, и сказал Конькову:

– Я схожу домой, прикажу хозяйке, чтобы обед приготовила.

– Спасибо, Семен Хылович! А может, у вас столовая есть? Неудобно, право, – засмеялся Коньков.

– Столовая только вечером откроется. А до вечера живот к спине подведет. Как допрашивать будешь? – засмеялся Дункай. – Пошли со мной!

– Я через часик приду. Пока вон со стариками поговорю.

Старики сидели тут же на берегу на бревнах, поглядывали на приезжих, покуривали.

– Ну, давай! Тебе виднее.

Дункай взял весла и ушел домой, а Коньков с Кончугой поднялись на высокий берег, к бревнам. Здесь же один старик с редкой седой бороденкой и жидкими усами, засучив рукава клетчатой рубашки, заканчивал работу над долбленной из цельного ствола тополя остроконечной лодкой-оморочкой. На бревнах, в синих и черных халатах – тегу, расшитых ярким орнаментом по бортам и по стоячему вороту, сидело пять стариков, каждый с трубочкой во рту. Возле бревен кипел черный большой казан со смолой.

– Багды фи! [1]– приветствовал их Коньков по-удэгейски.

– Багды фи! Багды! – оживленно отозвались старики.

– Хорошая будет оморочка! – похвалил Коньков плотника. – На такой до большого перевала доберешься, легонькая, как скорлупка. – Коньков хлопнул ладонью по корпусу новой оморочки, и гулкое эхо шлепка отдалось на дальнем берегу. – Во! Звенит как бубен. Шаманить можно.

Старики опять, довольные, заулыбались.

– О до! [2]– обратился Коньков к самому ветхому старику с желтым морщинистым и безусым лицом, в меховой шапочке с кисточкой на макушке. – Ты знал ученого Калганова?

– Калганова все село наше знай, – ответил тот. – Хороший человек был. Кто его убивал, свой век не проживет. Сангия-Мама [3]накажет того человека.

– А у вас на селе не знают, кто это сделал?

– Не знают.

– Когда у вас последний раз был Калганов?

– Неделя, наверное, проходила.

– Почему наверное? А точнее?

Собеседник Конькова посасывал трубочку и молчал, словно и не слыхал вопроса Конькова.

Коньков допытывался у других стариков:

– А может, две недели прошло? Никто не помнит?

– Может быть, две, понимаешь, – ответил лодочник.

– Так две или одна?

– Зачем тебе считай? Две, одна – все равно, – сказал старик в шапочке.

– Нет, не все равно, – сказал Коньков, несколько обескураженный таким безразличием.

Потоптался, подошел опять к плотнику, тесавшему лодку.

– Не продашь?

– Для себя делай, – ответил тот.

– Н-да… А кто из вас хорошо знал Калганова?

– Сольда, – ответил лодочник.

– Который это Сольда? – спросил Коньков.

– Я, понимаешь, – ответил старик в шапочке.

– Ты с ним в тайге бывал?

– Бывал, такое дело. Проводником брал один раз.

– Ты ничего не замечал за ним? Может быть, он ругался с кем? Враги у него были?

– Может, были. А почему нет?

– Да не может быть, а точно надо знать.

– Не знай.

– Ну, как он относился к вашим людям и вы к нему? Не обижал?

– Его смешной, понимаешь, – ответил Сольда, выпуская клубы дыма. – Немножко обижал.

– Каким образом? – оживился Коньков.

– Его говорил: человек произошел от обезьянка.

Старики засмеялись, а иные стали плеваться.

– А чего тут смешного или обидного? – удивился Коньков.

Сольда поглядел на него, как на неразумного младенца, вынул трубочку и мундштуком ткнул себя в голову.

– Разве я обезьянка? Тебе чего, ребенок, что ли? – и, скривив губы в саркастической усмешке, стал говорить горячо и яростно: – Мы видали, такое дело, обезьянку. В Хабаровске было совещание охотников. Потом в цирк возили, обезьянки показывать. Маленький зверь вертится туда-сюда. Как может человек произойти от такой зверь? Разве я, понимаешь, туда-сюда голова верти? Детей за такое дело наказывать надо.

Коньков едва заметно улыбнулся и спросил:

– А как ты думаешь, Сольда, от кого произошел человек?

– Наши люди так говорят: удэ произошел от медведя. Его зовут Одо, старший рода, понимаешь. Это правильно. Медведь ходит важно, никого в тайге не боись. На двух ногах может ходить, одинаково человек.

Старики закивали головами:

– Так, так…

– Ну, ладно! Удэ произошел от медведя, – согласился Коньков, поблескивая хитровато глазами. – А русский от кого? Или, допустим, татарин?

– Я не знай. Ты, может, от обезьянка. Чего стоишь, вертишься? Садись!

Старики опять засмеялись. Коньков, тоже посмеиваясь, сел на бревнышко, закурил.

– Все ты знаешь, Сольда.

– Конечно, – согласно кивнул тот.

– А вот скажи, что это за тигр тут появился? Говорят, из Маньчжурии пришел? Собак таскает.

– Э-э, Куты-Мафа [4]собачку любит кушать. И наш, и маньчжур одинаково.

– Но этот бродит везде, людей пугает?

– Э-э, тигр нельзя говорить. Сондо! [5]– сказал Сольда и пальцем покрутил вокруг себя. – Его все слышит. Потом пойдешь на охоту – его мешать будет. Сондо!

– Ну, ты прямо профессор, – опять усмехнулся Коньков.

– А почему нет?

С невидимой за лесным заслоном реки послышался отдаленный стрекот мотора. Коньков мгновенно встал и прислушался.

– Ровно гудит. Значит, издалека. Кто-то со станции едет, из райцентра. Кончуга, а ну-ка сбегай на реку, погляди!

– Зачем бежать? – спросил Сольда. – Это Зуев едет. Его мотор. Самый сильный. Такой больше нет у нас.

– Зуев! Тогда я сам сбегаю. Он мне нужен, – сказал Коньков, выплевывая папироску и собираясь бежать на реку.

– Опять не надо бежать, – невозмутимо сказал Сольда. – Его сам сюда поворачивает.

Коньков влез на бревна и стал поглядывать на протоку – свернет сюда Зуев или нет?

– Слушай, Сольда, – спросил Коньков. – А ты не слыхал вчера вечером мотора на