– Ни какой ты не колобок, ты поросенок чумазый. Уходи – прогнало дитя причину материнских слез…

«Какой я болван, как же я сразу не догадался, что за заботой Петра скрывался его собственный жизненный интерес».

Егор, причесанный и побритый, одетый в мятые, но чистые брюки, имел довольно приличный вид. Отражение в зеркале смотрело на Егора с добротой и какой-то торжественной решимостью. Словно это был не он, а его старший брат, собирающейся дать младшему братишки последние наставления. Егор всегда, когда видел многодетные семьи, а особенно близнецов, представлял себе своего несуществующего брата. С ним он разговаривал о самом сокровенном, о чем не мог поведать своей матери, с ним, еще, будучи маленьким ребенком, играл в войну – стреляя в собственное отражение. Наверно это объяснялось отсутствием отца, о котором Егор, со слов матери, знал только, что он был очень свободолюбивым и глубоко несчастным человеком, который умер сразу после его рождения. Из немногочисленных фотографий, хранящихся матерью с особой тщательностью, отец всегда смотрел на него с веселым загорелым прищуром, обнимая мать Егора своей тонкой рукой с интеллигентными пальцами, и ни как не походил на несчастного человека. На других фотографиях была их дальняя родня, которых Егор так и не увидел ни разу. Он часто приставал к матери с вопросами, когда они поедут в гости к тому – то дяде или бабушке, но мать всегда ссылалась на занятость и отсутствие денег. А потом в двенадцать лет… Был прыжок в воду… и темнота. Больницы, постоянные переезды. И какой-то вакуум. Ни друзей, ни кого вокруг. Только мать, да собственный внутренний мир, в котором и обитал Егорша. Внутренний мир был тоже затемненный, как подземная пещера, в которой он побывал перед травмой, съездив с матерью по профсоюзной путевке в Новый Афон. Сам же Егор чувствовал себя в этой «пещере» довольно комфортно. Словно слепая пещерная рыбка. Иногда сознание озарялась болезненным светом глубокого понимания, словно давая почувствовать «слепой рыбке», что есть еще и другая полная эмоций жизни, но этот свет приносил только одну боль. Вот и сейчас Егору казалось, что происходящие с ним в последнее время события должны опять приоткрыть темный занавес его внутреннего мира. А что за ним? Свет? Боль?

В ожидании гостей он занял наблюдательный пост у окна. Рядом с ним сидел ребенок. Егор не знал кто он, чей и почему он здесь. Но он ни кому не мешал, и даже более того, кроме Егора его, казалось, ни кто и не замечал.

Во дворе показалась знакомая машина скорой помощи, и Егор, вспомнив о предупреждении фарфоровой врачессы, осмотрел лицо матери, убеждаясь, что ее нос чист.

Хлопнула подъездная дверь, и вскоре на пороге квартиры показались незнакомые люди.

– Ну, зятек давай знакомиться! – первой вошла к нему статная, красивая женщина с высокой и сложной прической на голове.

– Татьяна Гипократовна, мать Светланы, – представилась она, оглядывая будущего зятя с ног до головы.

Под ее оценивающим взглядом, Егор пригладил неподатливый вихор на макушке.

– Это Владимир, ее старший брат – представила женщина стоящим за ней мужчину.

– В натуре, можно просто Вовчик – он протянул Егору синюю от многочисленных наколок руку.

– А это… – стала представлять следующего мужчину Татьяна Гипократовна.

– Виталий, – самостоятельно представился мужчина, – тоже брат только медицинский.

– Да я Вас помню – узнал его Егор, – Вы привозили маму, и еще съели протухшую котлету. Живот после не пучило?

– Вот кореш мочит! – Вовчик хохотнул в лицо опешившего Виталия.

– Ну ладно Егор, показывай, как живешь, – Тамара Гипократовна дипломатично решила уйти от неприятного разговора.

Гости зашли в комнату к больной матери. Вовчик, идущий впереди, подошел к матери Егора первый. Он наклонился над ее головой и всмотревшись ей в лицо, с испугом оглянулся на остальных.

– А она не скопытилась?

Егор испугано подбежал к матери но, видя, что с ней все в порядке облегченно вздохнул. Татьяна Гипократовна двинула локтем в бок бестактного родственника.

– А, что? – оправдывался грубый визитер, – Нет? Откуда же я знал, что она парализована. Лежит бревном, глаза открыты в потолок, похоже ведь…

Татьяна Гипократовна посмотрела на него строгим взглядом, и прошла в смежную комнату, где, увидев дверь в кладовую, взялась за ее ручку.

– Осторожно! – попытался предупредить ее медбрат, но было уже поздно.

На мать Светланы посыпался дворницкий инвентарь. Выпавшие из темной комнаты грабли упали ей прямо на ногу. Взвыв от боли, женщина запрыгала на одной ноге в другую комнату. Там будущая теща опустилась на предложенный Егором табурет, и вся кривая от боли стала разминать посиневшую стопу.

– Ну, в общем так, зятек, в этот сарай я свою дочь не отдам – все еще морщась от боли, процедила сквозь зубы мать невесты – это же здесь она все свои хрупенькие ножки переломает.

Егор с испугом, пробежался взглядом по лицам новой родни, ища поддержки. Виталий рассматривал икону, висевшую в углу маленькой комнаты, удивляясь, как он в первый раз ее не заметил. Вовик, чем-то весьма довольный, ухмылялся, цыкая на пол сквозь зубы. Было похоже, что они были полностью согласны с пострадавшей женщиной. Егор совсем сник и присел на кровать к матери.

– Ну ладно, я вот что решила – пришла в себя Татьяна Гипократовна и оглядела поникшего головой Егора – В такую халупу не отдам, но если сделать ремонт, то я согласна.

Она полностью справилась с болью и с трудом натянула на опухшую ногу туфлю.

– Но только, чур, начнем с кладовой. Хорошо!?

– Да, конечно, но когда? – согласился Егор, не понимая, каким образом он сделает этот ремонт.

– Не дрефь, кореш. Тебе ни чего не надо будет делать. Обо всем позаботимся мы с Витальком, – к нему подошел Вовчик, и положил ему на плече унизанную «перстнями» руку

– С «земелей» – он кивнул на что-то жующего медбрата, – мы за два дня все сбацаем. По-родственному, вместо свадебного подарка.

Гости чем-то очень довольные стали прощаться.

– А где Светлана? – опоздало поинтересовался Егор, который только сейчас понял кого среди них не хватало.

– Приданное гладит, – съязвил на прощание Вовчик.

Когда все ушли, Егор по-новому осмотрел свою запущенную квартиру и, увидев отошедший край обоев, схватил за угол и оторвал огромный кусок.

«Раньше начну, раньше закончим» – он стал обрывать старую выцветшую бумагу, первоначальный цвет которой уже не возможно было воспроизвести даже при самой богатой фантазии.

Ему показалось, что мать среагировав на шум начавшегося ремонта заворочалась но, подойдя к ней, он понял, что ошибся.

– Ну, вот я все сделал, как ты хотела – он посмотрел ей в лицо и увидел, что по ее глазам бегут слезы радости.