Она вспомнила Масляницына, ровно на секунду. Но этой секунды хватило на то, чтобы понять всю никчемность его умений по сравнению с тем, что демонстрировал сидящий рядом с ней мужчина, по возрасту годящийся ей в отцы. Аурика почувствовала возбуждение и сжала ноги. Это движение не ускользнуло от внимательного взгляда Вильгельма Эдуардовича. Он наклонился к ее уху и хрипло произнес:

– Я живу здесь неподалеку. Абсолютно один. И я не извращенец, если вас что-то пугает. Я настоящий ценитель. Вам нужен настоящий ценитель, эстет (Аурика тут же вспомнила слова Георгия Константиновича и поразилась), способный доставить вам истинное удовольствие, исследуя каждый сантиметр вашего великолепного тела. Целуя каждую складочку… – голос Вильгельма Эдуардовича становился все глуше, а желание Аурики все сильнее. – Пойдемте ко мне. Это безопасно, поверьте. Я не сделаю вам ничего дурного. Пойдемте? – Он неожиданно отстранился и обвел глазами сидящих на скамейках посетителей сквера.

– Куда идти? – спросила Аурика и тяжело поднялась со скамьи, боясь расплескать подкатывающее к самому горлу возбуждение.

Вильгельм Эдуардович поправил шляпу и, опираясь на трость, зашагал к выходу, не повторяя приглашения. Аурика успела заметить, что он прихрамывает на левую ногу. Девушка, как завороженная, шла за своим новым знакомым, боясь потерять его из вида. «Как крыса на дудочку», – подумалось ей, и вдруг стало страшно от собственной решимости проделать это прямо сейчас с абсолютно незнакомым человеком. «Что я делаю?» – пыталась образумить саму себя Аурика, но больше всего на свете сейчас ей хотелось, чтобы повторились те ощущения, которые она испытала от его прикосновений на скамейке сквера…

Вильгельм Эдуардович приостановился, обернулся назад и, кивнув головой, исчез в арке между домами на улице Горького. «Он уверен, что я иду следом», – догадалась Аурика, и ей стало не по себе. Она замедлила шаг и остановилась, понимая, что тот ждет ее внутри.

«А если я не пойду? Что будет?»

«Ничего», – прозвучало в голове голосом Вильгельма Эдуардовича. «Вот именно, что ничего», – решила Аурика и призналась сама себе, что ведет себя, как обыкновенная шлюха, пренебрегающая безопасностью ради удовлетворения своих низменных инстинктов. «Я не шлюха!» – запаниковала внутри Аурика и задрала голову, рассматривая лепнину вдоль края арки: на нее сверху уставился серый купидон с толстыми щеками и отколотым носом. Во взгляде искусителя не было ничего живого: глаза без зрачков. «Это чтобы не стыдно было!» – осенила догадка Аурику, и она тут же проверила себя: ей стыдно не было. И страшно не было. И даже интересно: сможет она или нет вот так взять и отдаться незнакомому мужчине со странным именем Вильгельм. «Если вернется, – загадала Аурика. – Пойду». Вильгельм Эдуардович не вернулся, спокойно дожидаясь свою новую знакомую у подьезда. Он понимал щекотливость ситуации, всегда оставляя своим юным избранницам возможность выбора. Некоторые уходили. Другие покорно шли за ним в темное нутро подъезда, молча поднимались и, преодолев смущение, перешагивали порог его холостяцкой квартиры, словно созданной для утонченных утех профессионального искусителя.

Пока Аурика Одобеску, задрав голову, завороженно рассматривала арочный декор, из прохода между домами прямо на нее вынырнула пожилая женщина благопристойного вида с клеенчатой сумкой в руках. Внимательно посмотрев на растерянную, как ей показалось, девушку, дама с готовностью предложила помощь, поинтересовавшись, не заблудилась ли та.

– Вы находитесь на улице Горького, – громко провозгласила она и ткнула пальцем на табличку с обозначением улицы.

– Я знаю, – скупо улыбнулась ей Аурика.

– Какой дом? – прокричала женщина, видимо, в силу возраста туговатая на ухо.

– Не знаю, – ответила ей девушка и еле удержалась, чтобы не спросить, не видела ли та элегантного мужчину с тростью в руке.

– А кого вы ищете? – незнакомка настойчиво предлагала помощь.

Аурика хотела сказать, что ищет Вильгельма Эдуардовича, но вовремя осеклась, догадавшись, что на самом деле его могут звать совсем по-другому: не Вильгельм, и не Эдуардович – просто Иван Иванович под какой-нибудь совершенно простой фамилией типа Иванов-Петров-Сидоров.

– Уже никого, – проронила девушка и поправила свои невероятной красоты черные вьющиеся волосы.

– Если хотите, – проскрипела дама, – я могу проводить вас до вокзала. Мне все равно, в какую сторону: туда или сюда…

– Спасибо, – Аурика наконец-то поняла, что та принимает ее за приезжую. – Я здесь прекрасно ориентируюсь.

Во взгляде пожилой женщины проскользнуло нечто, напоминающее недоумение, и она, смерив высокую девушку взглядом, разочарованно протянула:

– Я думала, вы приезжая.

– Нет, – покачала головой Аурика и манерно попрощалась: – Всего вам доброго.

– А вы москвичка, – дама словно не слышала, что ей говорят.

– Я москвичка, – наклонилась к ней красавица Одобеску и почувствовала какой-то специфический запах. «Так пахнет старость», – подумала Аурика, и ей стало жутко: когда-то и от нее будет пахнуть так же. «Не хочу, чтобы так!» – разволновалась она и прокричала на ухо доброжелательной даме: – Вам помочь?

Та отпрыгнула в сторону, покачала своей головой в седых кудельках и засеменила в сторону гастронома. Аурика пошла следом за ней, плохо соображая, что же делать дальше. Но, дойдя до стеклянных витрин, опомнилась и стремительно зашагала в сторону пешеходного перехода на противоположную сторону улицы Горького. Ей захотелось домой с такой силой, что Аурика прибавила шаг и уже через несколько минут почти бежала вниз по своему Спиридоньевскому переулку с одной-единственной мыслью: залечь в глубокую ванну и смыть с себя всю грязь. Душа Аурики жаждала перерождения…

– Афродита, – окликнул ее отец и присел рядом: – Не помешаю, Золотинка?

– Как ты меня назвал? – глухо поинтересовалась девушка.

– Афродита, – улыбнулся Георгий Константинович. – Из пены рожденная. Чистая. Великолепная.

– Хватит, папа, – оборвала его дочь и попыталась отогнать от себя воспоминания.

– Ты грустишь, девочка?

– Грущу, – призналась Аурика. Ей хотелось плакать.

– Я тоже грущу, – повторил за ней Одобеску и начал жаловаться: – Твоя жизнь проходит мимо меня. Ты закрыта и неприступна. Я чувствую себя ненужным и старомодным. Знаешь, таким старым, растрескавшимся от долгих путешествий кожаным саквояжем. Каждый вечер я ощущаю себя стоящим на вокзале и провожающим поезд, в котором от меня уезжает моя дочь. Куда ты рвешься, Золотинка?

– Никуда я не рвусь, – прошептала Аурика.

– Это тебе так кажется, – остановил ее Георгий Константинович и поправил влажные пряди ее волос.

– Ничего мне не кажется.

– Я тоже был молод.

– Ты и сейчас молод, – еле заметно улыбнулась Аурика и нежно поцеловала отца в щеку. У барона Одобеску защемило в груди, он был растроган и еле сдерживался, чтобы по-отцовски не притянуть дочь к себе и не покрыть поцелуями ее смуглое личико, как это бывало в детстве, когда та была чем-то расстроена. Вместо этого Георгий Константинович предложил партию в шахматы.