— Что у них там? — спросил Шпандау, кивнув на окно, за которым Карлос продолжал выволочку сыну.

— Мигель обрюхатил какую-то девчонку из Камарилло.

— То-то у него видок такой. Это Карлос его разукрасил?

— Нет, папаша девчонки постарался. Добрый католик. Хочет, чтобы они под венец пошли.

— Бедолага.

— Да черт-те что из него выросло, — заметила Мэри. — Только на пользу, если у него будет пухленькая женушка да дюжина пострелят. А то не ровён час пырнут ножом — и все.

— Вы сегодня не в духе.

— Сегодня два года, как Бо похоронили. На меня всегда находит.

Шпандау уселся за стол. Мэри поставила перед ним тарелку и стакан, положила вилку и нож. Наполнила стакан. Сняла пленку с миски. Шпандау положил себе еды.

— Так и не спросишь, где Ди?

— Поддерживаю загадочный имидж. К тому же проголодался я.

На самом деле ему до боли не терпелось увидеть Ди. И они оба это знали.

— Она в конюшню пошла. Хоуги тебе готовить.

— Хорошо.

— Все-таки паршивец ты редкостный, — улыбнулась Мэри. — Она все утро на нервах, ждала тебя.

— Разве вы должны мне об этом говорить?

— Уж не знаю, что у вас двоих там разладилось. Все в игры какие-то играете. А я так и не поняла, чего вам вздумалось расплеваться-то. Любите ведь друг дружку. И оба так и будете маяться всю жизнь.

— В жизни вообще все сложно.

— Да просто, еще как просто, — отрезала Мэри. — И всегда так было. А такие вот вроде вас двоих, интеллектуалов чертовых, делают вид, что сложно, и все портят. Мир-то как вертелся, так себе и вертится. Всего-то и надо — научиться держаться и не падать. Вон — как лошади.

— Это вы намекаете на мое последнее выступление в Салинасе?

— Нет. Но слышала, ты там не блистал. Дай-ка палец посмотрю.

Шпандау показал ей палец, она рассмеялась.

— Что ж ты его суешь куда ни попадя? Вот и Бо говорил, что ты его когда-нибудь отчекрыжишь. И похоже, тебе это чуть было не удалось. — Она села напротив Шпандау и посмотрела на него. — А тебе не приходило в голову, что я не ровен час помру?

— О смерти думаете?

— Они же разорвут ранчо на клочки и загонят тем придуркам, которые смотрят Опру Уинфри,[24]— сказала Мэри.

— Тогда на вашем месте я не стал бы умирать.

— Мальчикам плевать на ранчо. А Ди в одиночку им заниматься не будет. Ей это по силам, думаю, но она не станет.

— Мэри, но ко мне это вообще никакого отношения не имеет. Господи, вы бы не подначивали меня так, будь здесь Ди.

— Упрямая она. Может, хоть у тебя еще капля здравого смысла осталась.

— Это Ди от меня ушла, — напомнил Шпандау.

— Ты ее отпустил.

— Ну конечно, остановишь ее.

— Черт побери! Да пусть работает в школе. А ты ранчо займись.

— А может, надо спросить ваших сыновей, что они думают по этому поводу?

Для них это просто кусок сухой земли где-то в глуши, который ничего для них не значит. Деньги у меня есть, я могу с ними договориться. Хотя они не сильно в этом нуждаются. Ранчо может перейти к Ди, если она захочет. Они и слова не скажут.

— Вы бы лучше с ней самой поговорили.

— А я с тобой говорю, паршивец. Ты бы пораскинул мозгами да понял, чего хочешь. Времени-то не так много осталось.

— Мэри, вы у нас как огурчик. Или вы что-то скрываете?

— Да я не о том.

Мэри поднялась и принялась мыть уже перемытую посуду.

— А о чем?

— Да ни о чем. Это вообще не моего ума дело, что у вас двоих там с личной жизнью происходит.

— Вы намекаете, что Ди с кем-то встречается?

— Не мне о таком говорить. Сам с ней потолкуй.

— Черт!

— Я только одно скажу. Вам двоим надо все решить. Я же не вечная.

— Что решить? — спросила Ди с порога.

— Что вы оба хотите на ужин, — нашлась Мэри. — Готовить-то мне в радость. Но меню выдумывать — это уж нет. Так что сами решайте.

Делия Макколей пошла ростом в отца. Золотисто-каштановые волосы, тоже доставшиеся от отца, длинные и волнистые, были собраны шпильками на затылке. Сколько раз вечером Шпандау наблюдал, как она стоит у края кровати и вытаскивает шпильки из волос. И волосы падают ей на плечи, словно дождь осенних листьев — аж дух захватывает. От матери Ди унаследовала подтянутость, тонкие черты и царственную осанку — высокая, стройная красавица, Шпандау никогда не желал ее так, как сейчас. Ди вошла и отпустила дверь — та захлопнулась, щелкнув. «Хочет мать позлить», — догадался Шпандау. Ди подошла к нему и поцеловала в щеку, положив руку ему на плечо. От нее едва заметно пахло лошадями и седлами, и ему нравился этот запах. Он соединял Ди с этим миром, с этим местом, которое он тоже любил.

— Я думала, ты не приедешь, — сказала Ди.

— Задержался по делам в городе. Следовало позвонить, но я только забежал домой — и сразу сюда.

— Я тебе Хоуги приготовила. Если, конечно, ты еще хочешь покататься. И успеем вернуться, чтобы ужин приготовить.

— Да поезжайте, — не выдержала Мэри. — Уж я как-нибудь с готовкой управлюсь. А вы развлекайтесь, — мягко добавила она.

Ди посмотрела на нее выразительно. Мэри сделала вид, что не заметила, и Ди ушла в дом.

— Сто процентов, сейчас вода зашумит, — заметила Мэри. — Будет лошадиный запах смывать. И не удивляйся, если от нее духами запахнет. Глупее вас двоих я людей не встречала.

Шпандау покончил с едой. Когда Ди вернулась в кухню, он различил легкий аромат «Шанель».

Мэри посмотрела на него, покачала головой и фыркнула.

— Готов? — спросила Ди.

Он пошел за ней следом к конюшне. Ди шла через двор, ее бедра, обтянутые джинсами, слегка покачивались. Она настолько естественно вписывалась в этот пейзаж, что трудно было представить ее в классе перед оравой второклашек или среди учителей на каком-нибудь собрании. Но Шпандау видел ее и там — в строгой блузке и юбке, с убранными в тугой пучок волосами, с очками на кончике носа. Она стояла, такая высокая, бескомпромиссная и неприступная. Он подозревал, что некоторые коллеги ее боялись. Ди была тверда и принципиальна. Но учительница из нее получилась хорошая. Она любила свою работу и учеников. И все же ему казалось, что он наблюдает за незнакомкой. Это была совсем не та женщина, которая, после стриптиза на пороге ванной, еще не высохшая, гладенькая, пахнущая ароматным мылом, забиралась в постель, ложилась на него, клала его руки на свои бедра, шептала что-то на ухо. Капли стекали с ее мокрых волос по шее, груди, животу и падали на Шпандау теплым дождем, когда она, положив руки ему на плечи, подавалась вперед, так что он не мог уже видеть ее лица, и шептала: «Я люблю тебя. Я всегда буду любить тебя».