— Ты уверена в этом? — спросила Нелл.

— Нас трое. — В голосе Майи послышался металл, а пламя в камине затрещало и поднялось. — Мы составляем круг. Нам предстоит сделать то, что суждено. То, что этот крысиный ублюдок, как его удачно назвала Рипли, тоже имеет дар, ничего не меняет.

Она с деланым спокойствием потянулась за третьей гроздью.

— А теперь перейдем к солнцестоянию.

Она не позволит этому случиться. Она сделает все необходимое одна или вместе с сестрами. Но никого не впустит в их круг. И в свое сердце.

В разгар ночи, когда весь остров спал, она стояла на скалах. Шел холодный злой дождь, черное море билось в зазубренные утесы так, словно хотело разнести их на куски. Упрямый ветер яростно трепал волосы Майи и развевал полы ее плаща, так что они поднялись в воздух, словно крылья.

Темноту нарушал лишь вращающийся клинок света, вырывавшийся из белой башни за ее спиной. Он освещал Майю, скалы и море. А потом снова все погружалось во тьму.

«Прыгни, — шептал коварный голос. — Прыгни со скалы, и все кончится. Зачем ты борешься с неизбежным? Зачем тебе жить в одиночестве?»

Сколько раз она слышала этот голос. Сколько раз приходила сюда, испытывая себя. Она приходила даже тогда, когда ее сердце было разбито на миллион мелких осколков. И победила. Она никогда не сдастся.

— Ты не одолеешь меня. — Грязный туман полз по земле и камням, окутывая ее холодом. Казалось, ее щиколотки обхватывали ледяные пальцы, готовые сделать роковой рывок. — Я никогда не сдамся. — Она подняла руки и развела их в стороны.

И вызванный ею шквал разнес туман в клочья.

— Я защищаю и свято храню все, что имею, и все, что люблю. — Она подставила лицо дождю, капли которого лились по ее щекам, как слезы. — И наяву, и во время сна буду любимым своим верна.

Магия наполнила ее и запульсировала в такт биению сердца.

— Бремя свое до конца донесу и встречу судьбу лицом к лицу. Воля твердая сильна, пусть исполнится она.

Она закрыла глаза и стиснула кулаки, словно хотела сразиться с ночью. Словно могла пробить пелену, мешавшую ей видеть будущее.

— Почему я не знаю? Почему ничего не делаю? Почему только чувствую?

С воздухом что-то случилось; казалось, ее щеки погладили теплые ладони. Но это было не успокоением, в котором она нуждалась, и не попыткой уговорить ее проявить терпение. Поэтому она отвернулась от моря и побежала к дому, в окнах которого горел свет. Полы плаща летели за ней.

Лулу сидела в постели с третьим бокалом вина, последним триллером «Дневник американского каннибала» и пакетиком чипсов с сыром и луком. Спальню оглашала пальба Мэла Гибсона и Дании Гловера: одновременно Лулу смотрела по телевизору «Смертельное оружие».

Таков был ее обычный субботний ритуал.

Ночную рубашку ей заменяли рваные шорты, майка с надписью: «Лучше быть богатым, чем глупым», и фонарик, прикрепленный к бейсбольной шапочке.

Она жевала, глотала, смотрела то в книгу, то на экран и считала, что находится в своем личном раю.

Дождь барабанил в окна ее ярко раскрашенной «солонки с крышкой»;[2]ветер позвякивал бусами, заменявшими шторы. Довольная и слегка подвыпившая Лулу вытянулась под лоскутным одеялом, сшитым ею собственноручно.

«Никому и никогда не удастся искоренить во мне шестидесятые», — часто с легкой гордостью думала она.

Когда слова на странице начали расплываться, она поправила очки и села повыше. Лулу хотелось дочитать главу и выяснить, позволит ли глупая молодая проститутка перерезать себе горло.

Она была готова поспорить, что позволит.

Клюнув носом, Лулу вскинула голову и изумленно заморгала. Кто-то прошептал ее имя.

«Ну вот, слуховые галлюцинации, — недовольно подумала она. — Старость — не радость».

Допив остатки вина, Лулу посмотрела на экран.

Оттуда ей улыбался Мэл Гибсон. Его ярко-голубые глаза смеялись.

— Привет, Лу! Как дела?

Она протерла глаза и яростно заморгала. Но видение не исчезло.

— Какого дьявола?

— Вот и я говорю, какого дьявола? — Мэл сделал шаг в сторону, и Лулу увидела наведенное на нее дуло пистолета калибром с пушку. — Никто не хочет жить вечно, верно?

Грянул выстрел, и комната озарилась ярко-красным светом. Острая боль заставила Лулу вскрикнуть и прижать руки к груди. Когда она быстро села, ожидая увидеть кровь, чипсы полетели во все стороны.

Но она не ощутила ничего, кроме бешеного стука собственного сердца.

На экране Мэл и Дании спорили о какой-то полицейской процедуре.

Чувствуя себя набитой дурой, она заковыляла к окну. «Нужно глотнуть свежего воздуха, — подумала Лулу. — Чтобы в голове прояснилось. Наверно, уснула на минутку, вот и привиделось». Она отодвинула бусы, рывком подняла створку и вздрогнула.

На улице было холодно, как зимой. Во всяком случае, куда холоднее, чем следовало. А в поднимавшейся над землей дымке было что-то странное. Она напоминала плывущий в воздухе синяк — тускло-фиолетовый и ядовито-желтый.

Из окна были видны цветочная шпалера, сквозь которую пробивался лунный свет, и грубо вырубленная каменная горгулья, показывавшая язык прохожим. С неба лил ледяной дождь. Когда Лулу потянулась к оконной щеколде, в ее ладонь вонзились острые осколки.

Она отдернула руку и выругалась. Поправив очки, она вновь взглянула в окно. Горгулья поменяла место. Теперь вместо профиля ее уродливое лицо было видно почти на три четверти.

Сердце заколотилось так, что заболела грудь.

«Мне нужны новые очки, — подумала Лулу. — Зрение подводит».

Тем временем горгулья повернулась к ней лицом. И обнажила страшные длинные зубы.

— Господи Иисусе! — вскрикнула потрясенная Лулу.

Горгулья двигалась к дому, жутко щелкая зубами. Тянулась к открытому окну. За ней прыгала маленькая лягушка-флейтистка, купленная Лулу неделю назад. Ее флейта превратилась в длинный зазубренный нож.

— Никому нет до тебя дела.

Лулу резко обернулась к телевизору. С экрана на нее насмешливо смотрела огромная рисованная змея с ухмыляющимся лицом Мэла Гибсона.

— Если ты умрешь, никто этого не заметит. У тебя ведь никого нет, правда, Лу? Ни мужа, ни ребенка, ни семьи. Никто не даст за тебя и ломаного гроша.

— Чушь! — Увидев боковым зрением, что горгулья и ее спутница находятся уже в каком-то футе от дома.

Лулу вскрикнула от ужаса. Голодная горгулья щелкала зубами, а нож прорезал густой туман со свистом, напоминавшим стук метронома.