– Ваша мать называла имя этой твари?

– Все знали ее имя. Даже моя бабушка знала. Оно было известно всем. Поэтому никто из нас не играл возле Фортифут-хауса. Можете спросить кого угодно в Бончерче, даже сегодня.

– Так как ее звали?

Миссис Мартин уставилась на меня:

– О нет, спасибо, я не хочу говорить об этом.

– Но вы же не настолько суеверны? – подтрунивая, спросил я.

– Да, я не суеверная. Если хотите, я могу не моргнув глазом пройти хоть под двадцатью стремянками, просыпать сколько угодно соли и целый день бить зеркала[15]. Но я не хочу произносить имя этой твари, если вы не против.

Но тут на крыльце появился Гарри Мартин, закуривая очередную самокрутку.

– Тварь зовут Бурый Дженкин, – сказал он.

Миссис Мартин уставилась на меня в каком-то диком отчаянии. Она продолжала слегка качать головой, словно беззвучно умоляла меня не слушать, не повторять сказанное мужем.

– Бурый Дженкин, – повторил Гарри Мартин, как будто ему было приятно произносить вслух запретные слова.

Миссис Мартин зажала рот руками. Солнце зашло за большую тучу, и в саду внезапно потемнело.

В тот вечер Лиз приготовила свой знаменитый чили. Дэнни он не очень понравился. На его вкус, в чили было слишком много перца. А фасоль показалась ему «отвратительной», и он сгреб ее к краю тарелки, словно сливовые косточки. Жестянщик, портной, солдат, моряк, богач, бедняк, нищий и вор[16].

Что касается меня, то это было лучшее, что я ел за последние месяцы, и не только потому, что мне не пришлось самому готовить. Мы ели в гостиной, держа тарелки на коленях, и смотрели по телевизору «Мост через реку Квай»[17].

– Что сказал крысолов? – поинтересовалась Лиз. Голову она повязала красным шарфом, а ее просторное ситцевое платье больше напоминало восточный халат. Из-под потрепанного подола выглядывали голые ступни с накрашенными ногтями.

– Если честно, он меня озадачил. Сказал, что знает эту крысу. На самом деле, все в деревне знают ее. Сказал, что она живет здесь сколько он себя помнит.

– Но крысы ведь не живут так долго?

Я пожал плечами:

– Нет, насколько я знаю. В любом случае, он сказал, что уже на пенсии, и ему неинтересно.

Больше я ничего не стал говорить – не хотел пугать Дэнни разговорами о ярких огнях, чудовищных голосах и тварях, которые могут забрать тебя туда, где даже нет времени.

Лиз подошла и забрала у меня тарелку.

– Хочешь еще вина?

– Однозначно.

Мы прошли на кухню, оставив Дэнни смотреть, как Алек Гиннесс выбирается из конуры, куда его заперли японцы.

Лиз соскребла остатки еды в мусорную корзину и налила нам обоим по бокалу «Пиа д’Ор».

– Было очень вкусно, спасибо.

– Кажется, Дэнни так не думает.

– Дэнни целиком и полностью верен спагетти с соусом «Хайнц».

– Странно как-то все с этой крысой. Что ты теперь будешь делать?

– Позвоню в «Рентокил» в Райде. Завтра днем кого-нибудь пришлют. Но я услышал много странного. Жена крысолова сказала, что эту крысу так хорошо знают в Бончерче, что у нее даже есть имя. Но она явно боится. Ни за что не хотела назвать его. В конце концов, мне сказал крысолов.

Лиз помыла тарелки, протерла и убрала.

– И? – спросила она.

– Что «и»?

– Как зовут крысу?

– Бурый кто-то там. Бурый Джонсон, или что-то вроде.

Лиз нахмурилась.

– Странно. Уверена, раньше я что-то такое слышала.

– У меня есть куча знакомых Джонсонов. И Браунов[18], если на то пошло.

Допив вино, мы сели и стали вместе смотреть, как Уильям Холден взрывает мост через реку Квай. Дэнни так умаялся, что мне пришлось отнести его наверх и раздеть. Я смотрел, как он чистит зубы, и увидел свое отражение в черном окне ванной. Я выглядел более худым и угрюмым, чем думал.

– Давай спи, Зако МакВако, – сказал я Дэнни, укладывая его в постель.

– Расскажи мне шотландский стишок, – попросил он.

– Нет, уже слишком поздно. Тебе нужно спать.

– Пожалуйста, расскажи мне шотландский стишок.

– Давай же, – протянула с порога Лиз. – Расскажи ему шотландский стишок. Я тоже хочу послушать.

– Он очень глупый. Я сочинил его сам.

Она взяла меня за руку и прислонилась к моему плечу:

– Ну, пожалуйста?

– Хорошо, – сдался я.

– Вот и все, – смущенно сказал я.

– Нет, не все, – настойчиво возразил Дэнни. – Там есть еще.

– Плевать, – как всегда, добавил Дэнни.

Я, словно извиняясь, посмотрел на Лиз.

Выключив в комнате Дэнни свет, мы спустились вниз. Я открыл еще одну бутылку «Пиа д’Ор». Мы развалились на продавленном коричневом диване и стали слушать мою царапанную пластинку Сметаны «Моя родина»[20]. Музыка идеально соответствовала моему состоянию. Эмоциональная, волнующая, немного пафосная и нездешняя.

Лиз рассказала мне, что родилась в Бургесс-Хилле, маленьком, несимпатичном городишке в Западном Суссексе. Ее отец управлял строительной компанией, а у матери была маленькая посудная лавка. Шесть лет назад мать влюбилась в элегантного турагента с маленькими подстриженными усиками, гордостью и отрадой которого был новенький «Форд Гранада». Родители со скандалом развелись. Лиз лишь недавно смирилась с тем, что росла в неполной семье.

– Другие студенты рассказывают о папах, мамах, говорят «моя семья». Мне понадобилось два года, чтобы набраться смелости и сказать, что мои родители в разводе. Это было очень непросто, не могу передать, насколько. Хуже всего была слышать, как они называют друг друга всякими ужасными словами.