было заложено в первый пятилетний план. Как давно уже отметил Дохан, в ходе обсуждения первого пятилетнего плана достижение экономической независимости связывалось «не с сокращением внешней торговли, а, скорее, с обеспечением военных нужд и освобождением экономики от ограничений, налагаемых непосредственно внешнеторговыми проблемами и косвенно неспособностью крестьян продавать зерно и другие продукты» [Dohan 1976: 609]. План вовсе не вводил политику автаркии, напротив – должен был разрешить обозначенные Микояном в июле 1928 года проблемы путем ежегодного увеличения экспорта на 21 %, что превращало данный сектор экономики в один из наиболее быстрорастущих [Dohan 1976: 609].

По крайней мере, таким был план-максимум; однако и план-минимум предусматривал впечатляющий рост в 18,5 %. Дохан отметил, что «запланированные темпы роста превышали темпы роста времен НЭПа, существенно опережали темпы роста торговли царской России, как и темпы, которые когда-либо видела история крупных промышленных стран» [Dohan 1969: 523]. Для достижения этого роста советская власть собиралась значительно увеличить инвестирование в отрасли, которые были ориентированы на экспорт, – лесную, нефтяную, пищевую, текстильную и горную промышленности (см. рис. 6). Ее явно не пугала возможность зависимости от мировой экономики. На протяжении 1920-х годов к этому вопросу, конечно, возвращались, но он не вызывал бурных дискуссий [Dohan 1969: 557].

Рис. 6. Внешнеторговый оборот СССР в текущих ценах (млн руб.) Источник: [Внешняя торговля за 1918–1940:14].

Расширение объема внешней торговли в первые три года пятилетки происходило благодаря форсированному экспорту древесины, нефти и льна – за счет появления дефицита этих товаров внутри страны [Dohan 1969: 561][72]. В этот период произошла окончательная институционализация политики форсированного экспорта. Речь идет о политике, суть которой заключалась в полном пренебрежении коммерческой рентабельностью ради приобретения твердой валюты, что, в свою очередь, вызвало на Западе постоянную обеспокоенность по поводу советского демпингования [Dohan 1976: 621][73]. Сталин отчаянно призывал своих коллег воплощать эту политику в жизнь самым безжалостным образом. Так, в письмах, отправленных В. М. Молотову в августе 1930 года, генеральный секретарь заявлял:

Нам остается еще 1–1 1/2 месяца для экспорта хлеба: с конца октября (а может быть, и раньше) начнет поступать на рынок в массовом масштабе американский хлеб, против которого нам трудно будет устоять. Если за эти 11/2 месяца не вывезем 130–150 миллионов пудов хлеба, наше валютное положение может стать потом прямо отчаянным. Еще раз: надо форсировать вывоз хлеба изо всех сил. Цит. по: [Кошелева, Наумов, Хлевнюк 1995: 198].

На следующий день он написал:

Микоян сообщает, что заготовки растут, и каждый день вывозим хлеба 1–1 1/2 миллиона пудов. Я думаю, что этого мало. Надо бы поднять (теперь же) норму ежедневного вывоза до 3–4 миллионов пудов минимум. Иначе рискуем остаться без наших новых металлургических и машиностроительных (Автозавод, Челябзавод и пр.) заводов. Найдутся мудрецы, которые предложат подождать с вывозом, пока цены на хлеб на международном рынке не подымутся «до высшей точки». Таких мудрецов немало в Наркомторге. Этих мудрецов надо гнать в шею, ибо они тянут нас в капкан. Чтобы ждать, надо иметь валютные резервы. А у нас их нет. Чтобы ждать, надо иметь обеспеченные позиции на международном хлебном рынке. А у нас нет уже там давно никаких позиций – мы их только завоевываем теперь, пользуясь специфически благоприятными для нас условиями, создавшимися в данный момент.

Словом, нужно бешено форсировать вывоз хлеба. Цит. по: [Кошелева, Наумов, Хлевнюк 1995: 203–204].

Торговая экспансия покоилась на шатких основаниях. Одним из них была коллективизация, которая в 1931–1932 годы обвалила сельскохозяйственное производство до катастрофического уровня. Вместо предполагаемого планом 1928 года двукратного увеличения экспорта зерна произошло его сокращение на треть. Коллективизация также перенаправила товары, приносившие твердую валюту (нефть и др.), на внутренний рынок, поскольку советское правительство было вынуждено механизировать сельскую местность [Dohan 1976:619–620]. Вторым столпом, на котором покоилась эта экспансия, была либеральная система мировой торговли, которая стремительно разрушалась: в начале 1930-х годов повсеместно устанавливались торговые барьеры, вызванные крахом золотого стандарта и разворачиванием мирового экономического кризиса. Депрессия ускорила падение экспортных цен на сырьевые товары во всем мире; в особо тяжелом положении оказался Советский Союз. Например, для импорта одной единицы технического оборудования в 1931 году необходимо было экспортировать в 2,5–3 раза больше зерна, чем в 1928 году[74].

Но, пожалуй, к еще более катастрофическим последствиям привела ограниченная доступность кредита. Даже если в 1931 году импорт финансировался за счет чистого увеличения займов, кредит становился все более дорогим и труднодоступным[75]. Если первым значимым событием Великой депрессии стала приостановка потока капитала из Соединенных Штатов в Европу в 1928 году, а вторым – лопнувший в следующем году пузырь Нью-Йоркской фондовой биржи, то 1931 год поставил перед странами трудноразрешимую проблему: ликвидность кредитов иссякла после волны банковской паники в США. К лету того же года доверие к платежеспособности европейских банков и стабильность валют континента исчезли. Германия, как и большинство стран Восточной Европы, была вынуждена резко повысить учетную ставку и ввести контроль за движением капитала, чтобы остановить отток золота[76].

Советское руководство медленно приходило к осознанию разворачивающейся вокруг катастрофы. В августе того же года Л. М. Каганович сообщил Сталину об ухудшении ситуации с немецкими кредитами для импорта:

…по заказам сейчас главный вопрос в процентной ставке, она все время скачет вверх, сейчас уже дошла до 17 %. <…> Выяснилось, что эта скачущая ставка захватывает не только те заказы, которые мы сейчас даем, но и большое количество прежних заказов. Некоторые заявляли, что они охватывают круг заказов до 500 миллионов марок, точно никто не мог сказать, поэтому мы поручили представить нам точный учет. Цит. по: [Хлевнюк, Дэвис 2001: 39][77].

1930 год, в сравнении с 1931, был как для Советского Союза, так и для мировой экономики не таким уж плохим. Краткосрочные кредиты и сверхплановый экспорт поддерживали платежный баланс Советского Союза. Снижение запланированного импорта во второй половине года помогло вновь приблизиться к положительному сальдо внешней торговли. Если бы мировые цены оставались на уровне 1928 года, СССР получил бы внушительную прибыль [Dohan 1976: 623]. Но ко второй половине 1931 года стало очевидно, что внешняя торговля не сможет обеспечить поступление промышленных товаров, предусмотренное планом. После резкого увеличения импорта в первой половине года Советский Союз просто прекратил размещать заказы на западное оборудование и смирился с тем, что большую часть долгов придется отдавать за счет золотого резерва и прибыли с внешнеторговых операций[78]. Характерная неорганизованность и позиция