– В чем дело? – спросила она.

В чем было дело, мне вдруг стало совершенно понятно. У меня не было будущего. У меня не было потенциальности. Все, что могла предложить мне шиза, я уже видела и знала, а другими вариантами она не располагала. Дело было в том, что я никогда не встречу мужчину, я не полюблю, я не смогу стать матерью, максимум, что мне светит, – это завести добермана и быстро свести его с ума, чтобы прогуливаться с ним по траектории восьмерки. Потом доберман сдохнет, и моим другом станет хозяйственная сумка – вот в чем было дело.

Начался учебный год, я перешла в девятый класс. Первого сентября историчка завела в класс новенького.

– Ребята, – сказала она, – это наш новый ученик Марек… – Историчка глянула в журнал. – Рыдваньский. Да? Я правильно назвала?

Он кивнул.

– Марек из Польши, но его родители работают у нас, в нашей стране… И Марек хорошо говорит по-русски, да?

Он опять кивнул.

– Садись.

Историчка, словно показывая ему, как это делается, обрушила зад на стул.

Начался урок. Минут десять все поглядывали в сторону поляка, но он сидел прямо, с мрачной брезгливостью вперившись в доску. Интерес к нему пропал довольно быстро. Одноклассники привычно писали друг другу эсэмэски под партами, и только у меня глухо, как у раненой, стучало сердце.

Он был очень высокий, с темными вьющимися волосами, он курил. Говорил Марек с шипящим акцентом, в целом чисто, но путая некоторые глаголы. Он добавлял лишние слоги – “здоровываясь” вместо “здороваясь” и так далее. Учителя его почему-то не поправляли. Уже с первой недели стало понятно, что Марек очень умный, но при этом учеба не вызывала у него какого-то бешеного интереса. С одноклассниками он не общался, точно так же, как и я, и точно так же, как меня, они просто перестали его замечать. Чтобы обратить на себя его внимание, я под руководством Анютика выбрила себе виски машинкой Толика и закалывала волосы наверх. В классе мой поступок произвел ажиотаж, на следующий день еще три девочки пришли без висков, но Марек по-прежнему только здоровался, когда утром мы сталкивались в раздевалке.

Анютик, конечно, сопереживала моим чувствам, но не могла их разделить, ее злило, что я ни о чем не желаю говорить, кроме этого чертова поляка, мы постоянно ругались, и в результате я уходила из дому и до позднего вечера одна шаталась по улицам. К концу ноября я почти смирилась с тем, что не интересую Марека. Каждое утро, наталкиваясь на его зеленый скользящий взгляд, я умирала и рассыпалась костями по классу, чтобы ближе к обеду собрать себя, отнести домой и по мере того, как темнело, снова наполниться ничем не подкрепляемой надеждой.

Перед осенними каникулами у нас всегда устраивали дискотеку, я на них ни разу в жизни не ходила. Я ненавидела скопления человеческих тел, громкие звуки, мелькание. Я знала, что от всего этого мне будет страшно, может, даже стошнит. Но я выбила из мамы три тысячи на новую юбку и ботинки и, примеряя их перед зеркалом, мрачно размышляла, как далеко способна меня завести любовь к Мареку, которого я толком не знаю. Может быть, он полный идиот, да, скорее всего, так оно и есть, он, видимо, просто шизофреник, разве может нормальный человек вообще ни с кем не общаться и все перемены проводить за школой с сигаретой в зубах?

Я два часа простояла в актовом зале под орущим динамиком. Меня ни разу никто не пригласил танцевать. Марек не пришел.

На следующий день мама попросила купить ей краску для волос. Я стояла с бумажкой, на которой она написала марку и оттенок, у стенда с красками, когда сзади ко мне подошел Марек и тронул за плечо. Я обернулась.

– Привет, – сказал он.

– А не пойти ли тебе к черту! – Я схватила первую попавшуюся коробку с блондинкой на этикетке и побежала к кассе.

Марек, опешив, смотрел мне вслед.

Когда я вышла из магазина, он курил рядом с урной. Я сделала вид, что не замечаю. Он пошел со мной рядом.

– Я тебя обидел? – наконец спросил он.

– Нет, прости меня. – Мне вдруг стало стыдно перед ним.

Перед глазами поплыло от слез.

– С тобой все нормально? – Марек смотрел на меня как на сумасшедшую.

– Да, – сказала я, – все просто отлично.

Марек позвонил на следующий день и предложил погулять. Мы встретились в скверике около школы, где летом поставили памятник поэту, но никто не знал какому, потому что не было таблички. О том, что памятник все-таки поэту, я судила по выбитым на пьедестале стихам, настолько бездарным, что, сколько я их ни читала, запомнить не могла.

На Мареке была красная куртка, он выглядел очень по-европейски. Мы пошли на набережную, и на пристани он вытащил из кармана две банки джин-тоника.

Мы двинулись вдоль парапета Москвы-реки. Он рассказал, что его родители – полные уроды и, если бы они по нескольку раз в месяц не уезжали в командировки по России, он бы, наверное, уже покончил с собой. Я допила джин-тоник и выкинула банку в воду. Пошел снег. Марек поцеловал меня.

Его мягкий горячий язык сплетался с моим языком. Когда меня целовал Костик, я, конечно, подставляла губы, но только потому, что знала: так надо. С Мареком я очень мало собой владела, я не знала, надо так или не надо, мне было просто наплевать. Ему отвечала не я, а мое тело, оно терлось об него, нащупывая под джинсами эрекцию. Мне хотелось слиться с ним, остаться с ним навсегда. Наверное, тогда, на набережной, я и поняла, зачем были написаны все эти тома, которые я читала дома под седоквелем, зачем на пьедестале безымянного памятника выбили четверостишие, зачем мама, встретив в психдиспансере Толика, привела его к нам жить и зачем все эти люди, все эти безумные старики, мужчины и женщины, наперебой убеждают друг друга, что жизнь надо прожить, во что бы то ни стало надо прожить.

– Родители завтра уезжают. До пятницы, – сказал Марек. – Ты придешь ко мне в гости?

Я вернулась домой в полдвенадцатого. Дверь открыла бабушка. Мама с Толиком лежали в кровати и смотрели “Секретные материалы”. Я два раза с силой стукнула в открытую дверь.

– Что? – хрипло спросила мама.

– Можно мне завтра у Наташи Мироновой на ночь остаться? К ней все придут.

– Зачем? – удивилась мама.

Я пожала плечами:

– Просто вечеринка.

– На всю ночь?

– А можно мне посмотреть кино? – вступил Толик. – Ей четырнадцать лет, что за странные расспросы.

– Хорошо, – сказала мама, – телефон только заряди.

В этот момент под дверью образовалась подслушивавшая бабушка.

– Хорошо? – насмешливо переспросила она маму. – Что она неизвестно где ночевать будет – это хорошо, по-твоему?

– Она будет ночевать у подруги! – взвизгнула мама.

– Ты понимаешь, что ты развращаешь своих детей?! – заорала бабушка. – Что дальше-то будет?! Она мужика в дом приведет?