Никакого изъяна в ней не обнаружилось, и весь вечер по лицу Юсси блуждала едва сдерживаемая ухмылка. Алма принесла ломоть хлеба, и лошадь ела, подпирая крошки с ее ладони своими чуткими губами. Алма ласково трепала ее по шее, пока лошадь лениво не заржала.

— Вот... Это наша Лийса. Что-о, Лийса?.. Что-о?

А Юсси снова и снова щупал мускулы лошади и все больше радовался.

Настало время ложиться спать, и Алма спросила:

— Пора, пожалуй, стелить постель?

— Стели. А я пойду проверю привязь.

Он очень долго проверял привязь. В избу он вошел не сразу, а с минуту в безмолвном благоговении стоял у и рыльца. Вон она — пощипывает травку. Когда Юсси открыл дверь, то даже в избе слышно было, как фыркает Лийса. От этого звука и в недостроенной избе становилось уютно.

Справили, снарядили повозку-двуколку, и Юсси особенно любил теперь проходить мимо приоткрытых ворот сарая, где стояла она — новенькая, готовая к делу. Иногда он выкатывал ее во двор и осматривал. И на что было и ней смотреть каждый раз?

Далеко вокруг было слышно бодрое тарахтенье повозки, выбивавшей по неровной земле первые колеи там, где в дальнейшем будет проложена дорога.

Пришлось купить плуг и борону с железными зубьями. Для начала Юсси приобрел подержанные. На все это уходили деньги, а сколько еще предстояло затрат! Конечно, и корову необходимо купить. Начинать с одной дареной телки — безнадежно долгое дело. Она сможет отелиться лишь будущей весной, а ее теленок вырастет и принесет потомство только через два года. Хорошо еще, если это окажется телочка. Да, на все, на все нужны деньги, как скупо их ни трать...

Деньги взяли у пробста. Остаток Юсси спрятал. Не в избе, конечно, — изба ненадежное место, — а под дерновой крышей картофельной ямы. Для хранения денег пробст подарил ему необыкновенно красивый ящичек из-под сигар с блестящими картинками на крышке.

Потрачено уже было очень много. Юсси считал и пересчитывал, но денег в ларчике от этого не прибавлялось. Что, если не хватит? В сердце заползала злая, томящая тревога. Как-то, войдя в избу, Юсси увидел, что Алма подливает молока в горшок с кипящей картошкой. Алма даже вздрогнула от его неожиданно гневного окрика:

— Не лей так шибко!.. Молоко ведь тоже покупное!

В глазах Алмы появилось выражение робкой покорности.

— Я же чуточку... А так хоть и вовсе не лить.

— Вовсе, вовсе... Вот деньги уйдут—и все покупочки поневоле кончатся.

Алма ничего не ответила, она молча смотрела на огонь. И Юсси вышел из избы. Но Алма недолго предавалась унынию. Ее кроткая, спокойная натура скоро взяла свое, и, вернувшись, Юсси увидел, что Алма как ни в чем не бывало накрывает на стол. Ни в словах, ни в голосе ее не осталось и следа обиды и недовольства. А Юсси ел через силу, молча уставясь в свою миску. Его немножко мучила совесть. Именно потому, что Алма была такой кроткой.

Впрочем, стычки случались у них не часто, и это было заслугой Алмы. Она всегда замолкала, вместо того чтобы возражать. И Юсси обычно сразу уходил куда-нибудь. В их жизни было так много важного и радостного, что мелкой досаде не оставалось места. Так случилось и теперь.

Настало время сеять рожь. Это была первая рожь Кос-кела! Предстояло засеять около гектара. И Юсси видел в этом начало своего хозяйства.

Картошка и немного ячменя, посеянные в прошлом году, были не в счет. Картошка растет возле любой хибарки. Другое дело — рожь!

Пробст предложил семян на первый посев, но Юсси уклонился от этого благодеяния. Пасторатскую рожь Юсси сеять не будет. Рожь пробста Валлена недостаточно хороша для посева Коскела. Рожь Теурю — вот то, что надо! Эти хозяева Теурю—будь они хоть такие-разэтакие — понимают толк во ржи!

И когда Юсси вышел сеять, у него в лукошке была сортовая рожь Теурю». Захватил он и топор с собою. Долго колебался — брать или не брать, но все же взял. На конце поля он внимательно огляделся по сторонам и убедился, что за ним никто не подсматривает. Тогда смущенно, как будто стесняясь самого себя, он взял топор и крепко ударил обухом об землю. «Конечно, ничего в этом нет... но раз уж так исстари повелось...»

Он усмехнулся, словно соглашаясь с теми, кто смеется над старинной магией, но все же не мог не исполнить древнего обряда. Пускай, мол. Уж лучше сделать все по обычаю.

Затем он снял шапку, стал на колени и, сложив руки, пробормотал нечто вроде молитвы. Молился он без настоящей веры, но с большой почтительностью, потому что надежда на урожай — дело не шуточное и, во всяком случае, следует себя обезопасить и с этой стороны.

Вот межевые столбики установлены, и в землю полетели первые зерна. Красиво и ровно рассыпались семена, и лишь напряженно изогнутые губы сеятеля показывали, к какой серьезной старательностью он выполняет свою работу.

Потом Юсси осмотрел засеянное поле. Он сделал все, что было в его силах. Теперь дело за богом!

Летом пробст стал все чаще наведываться к Юсси. Он заинтересовался трудами своего торппаря. В его застойную, тихо мелеющую жизнь как будто вошла свежая струя. Привычный, издавна установленный порядок дел в пасторате его уже ничуть не занимал. В конце пути старик-священник видел перед собою пустоту. Казалось, больше не для чего было стараться. Даже свои церковные обязанности он почти целиком переложил на помощника. Лишь по праздникам старик еще читал проповеди — скучные, до смешного однообразные проповеди, над которыми прихожане потихоньку посмеивались. И все же его любили, любили именно за эту его глубокую, добродушную лень, за то, что он не дергал людей, не вмешивался в их дела.

Дети пробста давно уже выросли, вышли в люди. Больше им от отца ничего не нужно. Один сын — пастор, другой— судья, третий — инженер, строит железные дороги, разбегающиеся во все стороны, все дальше и дальше. Дочь замужем за важным чиновником, живет в Хельсинки. Все они поднялись гораздо выше своего родителя, который хоть и принадлежал к старинному роду высокообразованного духовенства, но за долгие годы жизни в глухом приходе совсем опростился, чему в значительной мере способствовала его природная лень.

Да, если бы не его сан, то, пожалуй, даже в глазах этого Юсси он был бы всего лишь опустившимся дряхлым стариком, которого мучит одышка.

Но все же приятно было сидеть на пригорке и видеть, как все кругом