Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К сожалению, многим молодым людям свойственно считать, что после шестидесяти лет жизнь заканчивается. Те, кто часто и подолгу проводит время со стариками, хорошо знают, что это совсем не так.
В тот моей приезд проблемы начались прямо за обедом. Помимо постояльцев и меня в столовой находились еще несколько социальных работников и два медбрата.
Чета Мейер, отставив в сторону пустые тарелки, чинно пила кофе — фрау Мейер в выходном, только что привезенном из химчистки брючном костюме и блузке с жабо, герр Мейер в домашних фланелевых брюках и васильковой рубашке — когда вошла медсестра и объявила, что на этаже появилась новая жилица.
Здесь не принято говорить «пациентка», потому что господа и дамы здесь прежде всего живут, а не доживают, как многие думают, получают удовольствие от этой самой жизни, и по необходимости иногда проходят некоторые медицинские процедуры.
Медсестра рассказала, что фрау Штундемахер въехала только сегодня, и как только дочка с зятем помогут ей распаковать вещи, она появится в общей обеденной комнате, чтобы представиться остальным жильцам.
— Штундемахер? — взвизгнула 84-летняя фрау Мейер и отставила в сторону недоеденный кусочек вишневого пирога. — Не может быть! Ее же зовут Беттина, ведь так?
— Нет, фрау Мейер, — сестра сверилась с документами. — Ее зовут Хильдегард.
— Дорогая, не начинай, пожалуйста, — 86-летний Герр Мейер затеребил салфетку на груди, — мы же уже тридцать лет назад закрыли эту тему.
— Это ты закрыл! И мечтаешь, наверное, чтобы и я забыла, — зашипела фрау Мейер. — Какой это был год? Семьдесят восьмой? Семьдесят девятый?
— Восьмидесятый, — буркнул герр Мейер, с шумом отодвинул стул и резко поднялся. — Пойдем, пожалуйста, в комнату. Давай не будем устраивать скандал на глазах у всех.
Сидящие за соседними столами старички и старушки давным-давно отставили свои тарелки и с интересом прислушивались к ссоре четы Мейеров.
— Не смей затыкать мне рот! — взвилась фрау Мейер и победно окинула глазами комнату.
— Пусть все знают, что тридцать лет назад ты жил на две семьи. А эта… эта… — щеки ее стали пунцовыми, а глаза засверкали. — Я не нахожу слов! Вы только представьте себе, — она обратилась к публике, с нетерпением ожидавшей развития событий, — жить на соседней улице, приходить к нам в гости и одновременно… Какая мерзость!
Пристыженный супруг ковырял носком туфель свеженадраенный линолеум и ничего не отвечал.
Фрау Мейер, довольная завоеванным вниманием, пустилась было в обличительные воспоминания, но их прервал голос медсестры.
— Фрау Мейер, думаю, вы что-то путаете. Фрау Штундемахер всю жизнь прожила в Восточной Германии, в деревне под Лейпцигом. Сюда она переехала вслед за дочкой лишь четыре года назад. Так, во всяком случае, написано в актах.
— Милая моя, я никогда ничего не путаю, — фрау Мейер поправила жабо и снова сверкнула глазами. — Эта наглая, бессовестная женщина, Беттина…
— Хильдегард, — мягко поправила месестра.
— Не важно. Так вот, эта наглая женщина…
В этот момент в столовой открылась дверь, и бочком, семенящим шагом вошла сухонькая старушка в клетчатой твидовой юбке и аккуратном клетчатом же пиджачке. Обвела глазами собравшихся, улыбнулась.
— Здравствуйте! Меня зовут Хильдегард Штундемахер. Я ваша новая соседка.
— Это не она, — неожиданно громко выступил герр Мейер, молча стоявший все это время рядом со столом.
— Я вижу! — прошипела фрау Мейер. — Но это не снимает с тебя вины.
Потом, очаровательно улыбнувшись вошедшей даме, сделала приглашающий жест.
— Очень приятно! Располагайтесь, милая. Здесь все вам рады. Хотите, присаживайтесь к нам за стол…
Вот вам и старики… Старики разные бывают.
Некоторые старички категорически отказываются жить по одному (справедливости ради замечу, что это еще во многом зависит от финансовых возможностей) и предпочитают жить в комнатах по двое, и тогда порой доходит до курьезов, улаживать которые приходится не только младшему медицинскому персоналу, но порой и высокому начальству.
Мой хороший знакомый, работающий в одном из немецких домов престарелых, поведал удивительную историю, которая никого из присутствовавших не оставила равнодушным. И смех и грех, на самом деле.
Было у моего знакомого два подопечных. Два дедушки. Совсем такие дедушки — за восемьдесят, плюс-минус. Жили в одной комнате. Хорошие, славные, чистенькие, ухоженные и вполне еще адекватные. Но забывчивые оба и слегка дезориентированные. Впрочем, таких в домах престарелых — процентов пятьдесят точно, так что никого подобное не удивляет.
Один дедулечка, Пауль, пошел погулять в садик. Погода солнечная, птички… После прогулки сходил на эрготерапию — это когда специально обученный персонал занимается со стариками трудовой деятельностью — и еще в группу рисования. Отсутствовал в комнате часа три. Пришел, а на его кроватке сосед лежит, Юрген. Лежит себе уютно, одеялком укутался и книгу читает. А тут Пауль вернулся.
Пауль увидел в своей кровати Юргена и аж поперхнулся от возмущения. А Юрген улыбнулся новенькими, всего неделю назад сделанными зубными протезами и располагающе подмигнул.
— Как погодка? Как порисовал? А мне что-то лень куда-то идти. Вот лежу, читаю. Заждался тебя.
Пауль вежливо так поинтересовался, что это Юрген делает в его коечке.
А дедушка Юрген ему злобно весьма ответил, что кроватка эта — его собственная. Вон и брюки свои он снял и на спинку повесил, и чашку свою со слоником на прикроватную тумбочку поставил. Пауль давай его стаскивать. Юрген начал сопротивляться и категорически отказывался сдавать завоеванные позиции. Ситуация накалилась, протезы были вытащены и очки сняты во избежание, так сказать…
На шум прибежала сестричка. Потом еще одна. Попытались разрулить ситуацию по ходу. В смысле, объяснить Юргену, что он случайно перепутал кровать и нужно просто помириться с Паулем, сделать два шага и лечь напротив.
Но тут неожиданно заскандалил любитель искусства Пауль и заявил, что… Юрген собирался его соблазнить! А он совершенно не той ориентации и вообще очень любит женщин. Был трижды женат и теперь, в преклонном возрасте, продолжает восхищаться женским полом.
Спустить бы все на тормозах, и все дела. Но нет! Юрген оказался мужичком с гонором. И при всем честном народе — а по ходу еще публика подоспела — заявил:
— Ich würde dich gerne vernaschen, Schätzchen!
Фраза эта означает, что игрун Юрген с удовольствием скушал бы своего аппетитного соседа. Скушал — в смысле попробовал на вкус… Мало того — он назвал Пауля дорогушей.
И Юрген кокетливо поправил пижамную куртку. Под курткой были только, пардон, плавки. Штаны от той же пижамы, как вы помните, висели на спинке кровати. Кровати Пауля.