Марго(12). Май

— Ну, иди сюда, — тихо, дрогнувшим голосом, позвала его Марго. Даже не надеясь, что он послушает. И сделала еще один шаг — очень осторожно.

Волчонок, только что аккуратно вытряхнутый старухой из большого кожаного мешка — в световой круг костра, прямо к ногам Марго, снова заворчал.

— Не торопись, — тихо сказала ей старуха. — если ты хочешь подойти к кому-нибудь близко — так близко, как это возможно, ты должна идти очень медленно. Поняла?

Марго торопливо кивнула, глядя на взъерошенного толстолапого неуклюжего зверька, грозно скалящего белые крапинки молочных зубов. И сделала еще один шаг — маленький. Волчонок зарычал, попятился, мимоходом рявкнул на потянувшееся нему пламя костра, уперся задом в загородку из камней, потерял равновесие, плюхнулся на свой куцый хвостик — и обиженно и недоуменно заскулил, растерянно глядя на приближающуюся Марго.

— Не торопись, — напомнила ей старуха. Марго послушно остановилась.

— Зачем…зачем это все? — неожиданно — для самой себя — спросила она у старухи, продолжая разглядывать волчонка. — Зачем это…так? — она запнулась.

— Видишь ли, девочка, — старухина рука опустилась на ее плечо — не сжала и не погладила, а просто опустилась, и Марго удивилась, почему она такая тяжелая — эта высохшая и худая старухина рука. И почему такой тяжелый и глухой старухин голос. И натужный — как будто каждое слова давалась ей с трудом. — Видишь ли, я скоро умру… Молчи. Молчи и слушай. И не задавай мне больше этот вопрос. Потому что иначе я сама начну думать — зачем — и начну сомневаться… Слушай… Я умру. А те дети, в деревне, которые бросали в тебя камни — помнишь? — они вырастут. И когда-нибудь они снова встретят тебя — на той дороге — или где-нибудь еще. И если ты будешь одна… Я боюсь, что ты будешь одна, девочка, после того, как я умру. Я не хочу оставлять тебя одну. Я хочу, чтобы рядом с тобой был кто-то, кто сможет защитить тебя. Кто-то, кто будет любить тебя так, что будет способен умереть за тебя. Или убить за тебя.

— Волк? — тихо и растеряно спросила Марго, недоверчиво разглядывая маленького неуклюжего волчонка, сонно моргающего от яркого света костра. И, не оборачиваясь, почувствовала, как за ее спиной утвердительно кивнула старуха, по-прежнему не убирая тяжелой руки с ее плеча.

— Звери и люди, — глухо сказала старуха, наклонившись к самому уху девочки: — Звери и люди любят одинаково. Они одинаково умирают и убивают за свою любовь. Они одинаково защищают ее — зубами, когтями и своим телом… Не просто волк. ТВОЙ волк, девочка.

— Почему… — спросила Марго, не отрывая глаз от волчонка — и поймав, наконец, его любопытный взгляд. Его глаза были серыми — нет, скорей, прозрачно-голубыми — цвета и безмятежности неба, и только иногда в этой небесной безмятежности вспыхивали и гасли золотистые тревожные искры. Отражение костра?

— Потому что ты можешь никогда не встретить человека, который будет любить тебя, — оборвала старуха ее незаконченный вопрос, — …любить тебя так. Это очень редко бывает, видишь ли. — И ее рука соскользнула с плеча Марго. Тяжело и устало.

Марго обернулась, когда тишина за ее спиной показалась ей стала невыносимо долгой. Ей не хотелось оборачиваться, потому что она боялась увидеть старуху, только что говорившую этим незнакомым тяжелым, глухим и натужным голосом. Незнакомую старуху — постаревшую и измученную, спокойно и бесцветно говорящую о своей смерти. И старуха оказалась именно такой — постаревшей и измученной. Марго не хотелось больше ничего спрашивать у нее, но она все-таки спросила, потому что ей показалось, что это важно. И, может быть, еще было важно не дать понять старухе, как она напугала Марго — своим видом и своим голосом.

— Так, как мои мама и папа? — спросила она.

— Ну… да, — подумав, согласилась старуха. — Он любил ее. Да. Но… — Она пожевала губами, задумчиво глядя в блестящие и внимательные глаза девочки, и размышляя, стоит ли договаривать начатую фразу.

«Но это не закончилось ничем хорошим для них обоих», — хотела сказать она, и наверное, это следовало бы сказать, но глаза Марго сияли — как всегда, когда Марго говорила о родителях, которых не помнила, и потому любила так, как любят божество — безупречное и недосягаемое. — Но такое редко бывает, Марго, — повторила старуха вместо этого.

— Раз в жизни? — уточнила Марго, и старухе уж совсем не понравилось, как заблестели ее глаза — с надеждой и воодушевлением, то есть, как раз именно с тем, что следует уничтожать в самом начале. Иначе это может прилепиться репьями ко всей последующей жизни — и потом царапать и ранить — сильно и неоднократно — а может, и смертельно.

— Или никогда, — сурово оборвала старуха. — А вот и луна, — сообщила она, прищурившись в черноту неба, пронзенную ослепительно сияющим диском полной луны.

Разговор утомил ее, и старуха почувствовала, что устала — хотя она еще ничего и не начала делать.

— Стой на месте, — прикрикнула она на Марго, которая собралась было отступить от храбро подобравшегося к самым ее ногам волчонка. — Стой на месте и смотри в луну. Я говорила тебе, что луна — это зеркало.

— Ты говорила… — сердито и испуганно сказала Марго, послушно задирая голову к небу. И с трудом сдерживаясь, чтобы не попятиться — пока волчонок обнюхивал ее голые ноги, щекоча кожу горячим дыханием и по-прежнему свирепо ворча. — …Ты говорила, что диких зверей бесполезно пытаться выдрессировать.

— Что за глупая человеческая привычка — вечно пытаться кого-то выдрессировать? — раздраженно буркнула старуха. — Почему люди всегда пытаются искалечить то, что попадает в их руки? Почему бы просто не позволить всем оставаться такими, какие они есть? Тебе бы понравилось, Марго, если бы кто-то захотел тебя выдрессировать?

— Вот еще, — фыркнула Марго.

— Слушай меня, — сказала старуха. — Я объясню тебе разницу между дрессировкой и любовью. Случается, некоторые путают одно с другим, или пытаются оправдать одно другим — а это еще хуже. Дрессировка — это когда ты пытаешься заставить кого-то быть похожим на тебя, а любовь — это когда ты сам, хотя бы ненадолго, пытаешься стать похожим на того, кого ты любишь — для того, чтобы лучше понять его. Дышать, как он, видеть, как он, чувствовать, как он. Жить, как он. Волк, который любит человека, становится немного человеком, а человек — немного волком. А для того, чтобы уметь становиться кем-то другим, надо для начала понять самого себя… И это, возможно, сложнее всего — разглядеть, понять и принять свое собственное отражение. Для этого и существуют зеркала. Только надо уметь