Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты не могла бы спасти его, и я не мог бы, и это факт, с которым мы должны жить…
— Ах ты воображала, послушал бы себя!.. Говоришь, точно перед судом выступаешь… тебя бы на пленку записать…
— …как и тот факт, что он умер, и каким образом умер, и что про него говорили и будут говорить…
— Он звонил тебе, ты же сам сказал… звонил тебе в школу…
— Ладно, хорошо, я тебе об этом расскажу, — говорит Оуэн, продолжая крепко сжимать ей плечи, повышая голос, чтобы перекрыть гомон птиц, — я не очень горжусь собой в связи с этой историей, но так уж получилось: отец в начале мая был в Нью-Йорке, и он позвонил мне и спросил, не могу ли я приехать к нему, сесть на поезд и приехать, мы бы пообедали или поужинали вместе, поговорили бы о некоторых важных вещах; последнее время мы не поддерживали контакт, за что он передо мной извинился — извинялся до одури долго, а я сказал ему «нет». Сказал не просто «нет» — это не в моем стиле, но в общем все свелось к «нет, нет, спасибо, нет, спасибо, отец, сейчас я на это не способен. Не способен встретиться с тобой».
— Так, — говорит Кирстен, как-то странно улыбаясь. — Продолжай.
— А мне больше нечего рассказывать.
— Есть что. Что ты ему в точности сказал? Насколько я понимаю, это был ваш последний разговор.
— Да, это был наш последний разговор. Я сказал, что у меня самый разгар подготовки к экзамену.
— К какому экзамену?
— По экономике. Роль экономики в политике на благо общества.
, - И как ты сдал?
— На пять с минусом.
— Неплохо.
— Я-то надеялся на пятерку. Подлизывался к этому мерзавцу весь семестр.
— Могло быть и хуже.
— И было бы хуже, если б я поехал в Нью-Йорк.
— Значит, ты себя хоть от этого уберег. Уберег от четверки с плюсом или даже четверки в дипломе.
— Что могло бы помешать мне поступить на юридический, в Гарвард.
— Да, правильно. Где учился папа.
— И Ник. И почти все.
— Но что же ты все-таки ему сказал?
— Что-то пробормотал насчет того, что плохо сплю эти дни — такая нагрузка: и экзамены, и письменные работы, и волнения по поводу отметок, обычные дела, кризисное состояние человека, оканчивающего школу; он-де, наверно, и сам через это прошел; да, конечно, меня волнует то, что происходит дома…
— Конечно.
— …ведь мама никогда не звонит, и он тоже никогда не звонит, и я сам до того чертовски занят, что никогда не звоню, — словом, что-то в этом духе. Я тогда так трясся.
— При твоих габаритах это, наверно, было зрелище.
— Большие люди трясутся не меньше, чем маленькие. «Проткни быка, и из него пойдет кровь» — это изречение тебе известно.
— Я знаю, откуда оно.
— Ты знаешь ход моих мыслей.
— Да. Знаю. Ты сказал ему «нет».
— Я сказал ему «нет». Употребив для этого пять тысяч слов, а то и больше. Так же, как и ты.
— Мне, собственно, не потребовалось пяти тысяч слов. Я запнулась, посмотрела в пол и не смогла ничего придумать, кроме ссылки на теннис. Я ведь не очень красноречива. Кстати, я говорила тебе, что пошла к нему в теннисном костюме? Я ведь заранее подготовила комедию.
— Но я все-таки поступил в Гарвард на юридический.
— Отец бы очень гордился, если б знал.
— А ты не думаешь, что он… как-то… знает?
— Думаю, пожалуй, не знает. Думаю, что как раз об этом мы с тобой сейчас и говорим. Я имею в виду… в подтексте.
— Подтекст действительно более или менее такой.
— Но ты собирался спросить меня — как.
— Что «как»?..
— Как мы собираемся продвигаться к цели.
— Продвигаться к цели?..
— Орудие, стратегия. Всякое такое.
— Скорей всего я не стану об этом спрашивать. Скорей всего прошлепаю сейчас по этой грязи к своей машине и отправлюсь в колледж на уик-энд. На «настоящий» уик-энд.
— Ну и катись тогда к чертям собачьим.
— Это для меня вовсе не обязательно. В том-то все и дело.
— Ладно, отчаливай. А я еще здесь побуду.
— Скорей всего нет.
— Да, и пошел к черту. Отчаливай. И можешь сказать мамочке все, что тебе угодно.
— Я тебя здесь не оставлю — это может оказаться неблагоразумным.
— О, ради всего святого.
— Давай вместе выберемся из этой грязи и перекусим в городе, потом я поеду к себе, а ты можешь вернуться в общежитие и отдохнуть. Успокоиться. Хорошо? А то, может быть, я отвезу тебя в медицинский пункт. Чтобы тебе смерили температуру.
— Он же никогда раньше не пил, верно? Разве что вино за ужином. Грейпфрутовый сок, овощной сок из маленьких баночек — они еще стояли рядком в дверце холодильника.
— Я даже по телефону слышал, как позвякивал лед у него в стакане. Возможно, рука дрожала.
— Собственно, при мне он не пил. По-моему, он даже вычистил зубы перед моим приходом.
— Он всегда был внимателен к людям…
— Очень внимателен.
— Это твое замечание насчет орудия…
— И стратегии. Прежде всего стратегии.
— …я бы это снял.
— Да. Я знаю.
— Если ты согласна.
— А насколько документально точным должен быть отчет мамочке?
— В общих чертах, пожалуй, один абзац путаных впечатлений.
— Так ты хочешь это вычеркнуть?
— Пожалуй, да. Да. А у тебя голова пылает. Я буквально чувствую, какой, должно быть, вкус у тебя во рту.
— Какой же?..
— Сухо. Все пересохло. Даже спеклось.
— Да. Спеклось. А у тебя?
— Должен признаться, мне трудно глотать.
— И значит, все это говорит против…
— Подготовленной тобой комедии? Да. Скорее всего.
— А по-моему, нет.
— Не знаю. Но я все равно говорю «нет».
— Нет — и все?
— Нет.
— Потому что у меня высокая температура? А у тебя нет?
— Я не говорил, что у меня нет температуры, я, по — моему, сказал как раз наоборот, но не будем об этом. Нет.
— Так просто и ясно? Нет?
— Нет.
Кирстен разгибает его пальцы, сбрасывает с плеч его руки — не сильно, беззлобно, но с какой-то странной замедленной сосредоточенностью. Лицо у нее белое, насупленное, глаза мокрые — возможно, от ветра. А ветер в конце зимы то и дело налетает с большой реки.