было как можно быстрее включиться в происходящее и заняться прямыми обязанностями, или подразумевалось, что мне так и полагается безвольно тащиться до конца урока? А Он и руки не поднимет – сухо отпускает команды. Идти вперед приходится самой, от балды: мол, а почему бы не попордебрить здесь? Реагирует мгновенно – дает пор де бра. Непривычно – это кто тут кого на веревочке выгуливает?!

Но кончилось такое относительно спокойное житье довольно быстро: во-первых, понял, что за меня можно не беспокоиться, и стал показывать то, что ему надо, либо говорить, но уже не после меня, а чуть вперед – я успевала; а во-вторых, начиная, пожалуй, с жете, свет для меня померк и более уже не включался: пошли такие темпы и размеры, каких у нас сроду не бывало, поэтому поле моей деятельности сузилось до клавиатуры и педагога, что творилось у станка – понятия не имею. Буквально в начале, когда еще мир не стал с овчинку, глянула на сидящих педагогов – вид у всех застывше-ошалелый. «А они-то чего оцепенели?! – буркнула про себя недовольно. – На стульях же сидят, не у станка. И не на моем месте, что еще хуже».

Время на открыть ноты не давал – они так и не пригодились. Это был мой первый мастер-класс, который я отыграла совсем без нот. К тому же его комбинации были короче, чем у нас, и, соответственно, их было больше, да еще было много терминов, которых я никогда не слышала. Ну ладно бы показывал – мне тогда сам черт не брат, неважно, как это все называется, но ведь стоит, как Дзержинский на площади! Играю, руки дрожат, перед каждым номером уговариваю себя набраться храбрости и попросить секунду на открыть ноты или на подумать – не посмеет же отказать? Здесь всегда ждут. Но жесткий ауфтакт – и неудобно. К тому же столько народу сидит, ладно, думаю, пока рогами в стену совсем не упрусь, буду держаться.

Не помню, на чем точно это началось, кажется на жете (Он вообще в привычный ход урока постоянно вставлял дополнительные комбинации), но началось это не так зловеще, как оказалось потом. Объявил: «Полонез!» – и тут же резкий взмах руки – темп и ауфтакт. Надо заметить, полонез в своей жизни я играла один, сразу после института, а то и во время – из «Евгения Онегина», и больше никто отродясь ничего подобного не запрашивал. А тут вдруг понадобился, да в каком-то бешеном темпе. С ужасом понеслась, вопрос о поимпровизировать не стоял – не до жиру. Закончили – перевела дух и, не успев порадоваться на тему – «надо же, помню», слышу: «Полонез, пожалуйста». Еще один?! С испугу вспомнила полонез «Варшавский», причем опыта игры полонеза на станке у меня нет, сижу и по ходу игры лихорадочно прикидываю: «В вальсе „считается“ только сильная доля, он же явно считает каждую. Вопрос – как играть вступление? Как в вальсе – четыре такта (но больно длинно), или два – тогда получится шесть долей, это нормально?» Играю хитро: типа два такта, но, если увижу, что никто не шевелится, – развернусь еще на два. Упс, после второго вступили – понятно, будем знать. Потом вообще начинается тяжкий бред – играю и по ходу мучительно высчитываю: если фраза рассчитана на четыре, а у меня – по шесть, то, сыграв три такта, у меня останется одна лишняя доля? Но после еще трех – три лишних, это будет, это будет, нет, сосредоточиться не могу, пытаюсь просчитать, нет, не соображу, ладно, пойду с конца: шестьдесят четыре такта делить на три, это будет, это будет двадцать один и остаток два, нет – один, черт, два лучше, но, впрочем, тоже плохо, и что вообще с этим результатом делать?! А сколько уже сыграно – не знаю, совсем запуталась, нет, пойду сначала, опа! – перевернулись на левую ногу, значит, половину уже отыграли и можно заново начинать, но крыша едет, поэтому бросаю вычисления – ладно, сам остановит где надо, с меня хватит. На удивление, все закончилось как-то логично. «Наверное, – подумала я, – когда тактов много, то остаток в конце выливается в полноценную фразу, и все сходится?» Когда «сошлось» и последующие несколько раз, дошло – Он уже давно все просчитал.

Урок идет своим чередом. Почти нет три и шесть, сплошные два да четыре в бешеных темпах, о любимых вальсах мечтать не приходится, все быстро и пульсирующе. Вдруг: «Полонез, пожалуйста!» Как – опять?! Я уже все, что знала, – поиграла. Но жесткий ауфтакт – и думать некогда, надо вступать. Импровизирую, а внутри страшно ругаюсь: «Это что ж такое себе позволяет? Да виданное ли дело? Да у нас отродясь полонезов не бывало. И время даже не дает ноты открыть! Я, между прочим, могу начать капризничать и отстаивать права концертмейстера и человека на открывание нот, как минимум! Хотя нот, впрочем, никаких нет. Даже дома нет. Но это дела не меняет!» Играю и ворчу, сама себя уговариваю остановиться и время попросить или возразить хоть на что-нибудь! А неудобно – столько зрителей, надо честь конторы отстаивать, типа нам тут это нипочем, даже бровью не веду (что ж мы, полонезов не видали, что ли?), а внутри – колотит, конечно, – кто поймет, что я тут полонезы в мазурочном темпе по тональному кругу гоняю? Запомнят только, если собьюсь или встану насмерть. А он тоже – хорош! Привык у себя к профессионалам высокого класса, думает, других-то и не бывает? В общем, внутренняя жизнь у меня была очень напряженная и насыщенная.

На четвертом полонезе уже перестала на него обижаться, шпарила обреченно, переживая только за тональности – их же менять надо! После шестого перестала их считать – а смысл? Стала тогда переживать, что мотивчик похож: что бы еще поиграть, что поиграть? Они ж у меня на одно лицо. Так, быстро-быстро, надо вспомнить какой-нибудь польский фильм, схватить оттуда мелодию и всунуть в полонезные тиски… И память услужливо вытаскивает откуда-то из закромов «Четыре танкиста и собака» (тьфу! время пошло). Его мазурки воспринимала уже как подарок судьбы: там хоть в левой без проблем.

Первая секундная пауза образовалась перед растяжкой, когда он махнул студентам рукой, мол, валяйте, а ему кто-то задал вопрос. Я тут же метнулась к папке, выхватила ноты и поставила на пюпитр Баха. Я стараюсь не импровизировать на растяжке, потому что как ни крути, а у каждого концертмейстера свой стиль, и он набивает оскомину, а растяжка – это все-таки отдых, и не только телу, голова тоже должна переключиться. Поэтому я «чищу» уши чем-нибудь кардинально иным, по возможности нетанцевальным. Мой стиль скорее русско-романсовый, поэтому решила – никакой лирики, пойдем Бахом! Руки приготовила, настроилась на «вечное», понятно, можно уже начать играть, но что ж я, враг себе? Нет уж, так посижу, типа жду команды. А Он оторвался от студентки, картинно разворачивается ко мне, мягкий взмах руки и ласковое: «Пожалуйста, что-нибудь очень русское». Я зажмуриваюсь и начинаю Баха… Нет, мои нервы этого не выдержат!..

Еще из урока.

Улыбнулся один раз, когда заиграла «Мексиканский танец». Как юноша расцвел – глаза цвета неба – говорит: «Мой педагог всегда это просил на такие прыжки» (о, и мне идеально легло, потому и заиграла).

А танцоров похвалил и вовсе один раз, что немыслимо для американской школы: «Goodboys», – своим мальчикам на прыжках. Девочек как и не замечал вовсе. Середину помню плохо – все в тумане. Внутренние монологи затихли, печенка была отбита, болевой порог зашкален. Одна мысль только и осталась – ну еще немножко, главное – не сойти с дистанции.

Смотрю на часы – урра-а! Большие прыжки не успели! Урра! Я продержалась! Время вышло! Уррра!!! Гордо распрямляюсь – жизнь все-таки хороша! А он спокойненько так (и плевал на время) объявляет гранд аллегро. У-у, нечестно! Хоть реви с досады. Пока он им говорил, образовалось время – могу открыть ноты. Достала и думаю, что сыграть. А облажаться в конце, когда все прошло гладко, обидней всего. Ну уж нет, думаю, никаких сложностей и изысков, поимпровизирую что-нибудь простое, и в домажорстве всенепременно, и чтоб могла в любом темпе и в любом состоянии, никакого риска. Тьфу-тьфу-тьфу – начали! Но что это?.. Ну и темп дал? Ме-едленно! Под такой темп не гранд жете прыгать, а на турнике висеть, кто подтягиваться не может. Играю вступление и смотрю на него во все глаза – наверное, поправит? Но нет, заметил мой немой вопрос – кивнул, мол, все нормально. Ну ладно, нормально так нормально, жаль, что это заиграла, с таким темпом я могла бы и на чем-нибудь сложном повыпендриваться, эх, жаль, ноты не открыла! Маленько поиграла, успокоилась и решила на них таки посмотреть, под ногу поиграть, если позволит. Разворачиваюсь, и как раз мальчики клином летели, причем не от меня, а диагональ на меня. Они прыгнули, я подзамерла, чтобы поймать их… и остолбенела: они зависали. Высоко и красиво. Как в кино. Господи, а это кто же к нам приехал-то?! Я, наконец, поняла, почему публика в шоке, – зрелище-то нереальное! Так люди не прыгают. Да тут, оказывается, уже полтора часа такое! А я ни сном ни духом, я не хочу играть – я хочу смотреть! Ничего подобного никогда не видела. И ко всем моим несчастьям прибавилось еще одно – стало дрожать правое колено (уже от увиденного). С ужасом думаю – наверное, им надо под ногу играть? А может, Он не разрешает? Не знаю. Многие не разрешают, мол, пусть вписываются. А, ладно! Ну шикнет так шикнет, и – раз, поймала, два – поймала, и тут Он поворачивается на мой взгляд и кивает – руки развязаны! И нет ничего лучше, когда знаешь, что на правильном пути, все становится легко и в кайф. И они почувствовали, что все можно, и появился кураж – великая вещь. Что они творили! Зал взрывался аплодисментами. Больше всего мне хотелось все бросить и смотреть.