Прошло много лет, но она до сих пор как-то задевает его за живое. Все дело в том, как она иногда на него смотрит. Как на грязь под ногами. Но еще хуже, когда она смотрит как будто сквозь него, не замечая. Когда она так делала, у Ника возникало желание подойти к ней и ущипнуть, чтобы только услышать, как она ойкнет.

Сегодня он не собирался ни обижать ее, ни провоцировать. Во всяком случае, если она снова не посмотрит на него как на червяка. Но оглашение завещания Генри спровоцировало его самого. Ник приходил в бешенство при одной только мысли об этом чертовом завещании. Он думал о Генри, о Делейни, и у него снова возникало неприятное чувство где-то в мозжечке.

Ник повернул ключ зажигания и поехал обратно в город. У него было несколько вопросов, и единственным, кто мог на них ответить, был Макс Харрисон.

– Чем могу быть полезен? – спросил Макс, как только Ник вошел в просторный кабинет адвоката.

Ник не стал тратить время на праздную болтовню.

– Законно ли завещание Генри? Я могу его оспорить?

– Как я уже сказал, когда оглашал завещание, оно законно. Вы можете потратить деньги на то, чтобы его оспорить. – Он настороженно посмотрел на Ника и добавил: – Но вы проиграете дело.

– Почему он это сделал? У меня есть на этот счет свои подозрения.

Макс посмотрел на стоящего перед ним молодого мужчину. Внешне тот казался спокойным, но Макс чувствовал, что это лишь видимость, он напряжен и непредсказуем. Ник Аллегрецца не нравился Максу. Ему не нравилось, как Ник вел себя раньше, не нравилось, что он проявил неуважение к Гвен и Делейни, – мужчина не должен так себя вести в присутствии женщин. Но завещание Генри нравилось ему еще меньше. Макс сел в кожаное кресло, Ник сел напротив.

– Какие у вас подозрения?

Ник холодно посмотрел на Макса и сказал без обиняков:

– Генри хочет, чтобы я сделал Делейни ребенка.

Макс колебался, говорить ли Нику правду. По отношению к покойному клиенту он не испытывал ни любви, ни преданности. Генри был очень трудным клиентом и не раз игнорировал его профессиональные советы. Макс предупреждал Генри насчет составления столь эксцентричного и чреватого многими последствиями завещания, но Генри Шоу всегда поступал только по-своему, а Макс слишком ценил деньги, чтобы позволить этому клиенту уйти к другому адвокату. И он сказал Нику правду – отчасти потому, что чувствовал некоторые угрызения совести из-за своего участия в этом деле.

– Да, его намерение было таким.

– Тогда почему он не написал об этом в завещании прямо?

– Генри составил свое завещание именно в таком виде по двум причинам. Во-первых, он сомневался, что вы согласитесь завести ребенка ради собственности или ради денег. Во-вторых, я его проинформировал, что если вы оспорите условие завещания, требующее от вас сделать женщину беременной, то у вас велика вероятность выиграть дело, так как условие может быть признано противоречащим моральным принципам. Кажется, Генри сомневался, что в окрестностях найдется хоть один судья, считающий, что у вас вообще есть моральные принципы, когда дело касается женщин. Но если бы вам удалось оспорить завещание, то цель Генри не была бы достигнута.

Макс замолчал. Он видел, как Ник сжал зубы, и ему было приятно увидеть его реакцию, пусть даже столь слабую. Это наводило на мысль, что Нику все же не чужды человеческие эмоции.

– Всегда есть вероятность, что вы найдете судью, который признает условие недействительным.

– Но почему именно Делейни? Почему не другая женщина?

– У Генри сложилось впечатление, что у вас с Делейни есть какое-то общее тайное прошлое, – пояснил Макс. – И Генри решил, что если он запретит вам прикасаться к Делейни, то вы сочтете своим долгом ему не подчиниться. Насколько я понял, в прошлом так и бывало.

У Ника от ярости сдавило горло. У него и Делейни не было никакого общего тайного прошлого. «Тайное прошлое» – это звучит слишком романтично, больше подходит для Ромео и Джульетты. Что же касается идеи запретного плода, которую изложил Макс, то когда-то она могла бы сработать, но Генри перестарался, переиграл самого себя. Ник больше не ребенок, которого тянуло к тому, что было ему недоступно. Теперь он не совершает какие-то поступки из желания сделать назло старику. И его больше не тянет к фарфоровой кукле, за которую ему дают по рукам.

– Спасибо. – Ник встал. – Я знаю, что вы могли бы ничего мне не говорить.

– Вы правы.

Макс протянул руку, и Ник ее пожал. Он догадывался, что адвокат его недолюбливает, и это его вполне устраивало.

– Надеюсь, Генри напрасно так старался, – сказал Макс. – Ради Делейни хотелось бы надеяться, что все пойдет иначе.

Ник не стал утруждать себя ответом. С его стороны добродетели Делейни ничто не угрожало. Он вышел на улицу и направился к своему джипу. Звонок мобильника он услышал еще до того, как подошел к машине и открыл дверцу. Телефон перестал звонить, но тут же зазвонил снова. Ник завел мотор и потянулся за мобильником. Звонила мать, она интересовалась завещанием и напоминала, чтобы Ник пришел к ней на ленч. Ник не нуждался в напоминании – и Луи, и он приходили к матери на ленч семь дней в неделю. Это решало две задачи: мать не волновалась, хорошо ли они питаются, и ей не нужно было приходить к ним домой и приводить в порядок их шкафы.

Но сегодня Ник предпочел бы не встречаться с матерью. Он знал, как она отреагирует на завещание Генри, и ему совсем не хотелось говорить с ней на эту тему. Она будет рвать и метать, обрушивая гневные тирады на всех, кто носит фамилию Шоу. И Ник считал, что у нее есть немало резонных оснований ненавидеть Генри.

Ее муж Луи погиб за рулем грузовика, принадлежавшего компании Генри. Бенита осталась одна с маленьким Луи на руках. Через несколько недель после похорон Луи Генри приехал к ней домой, чтобы выразить свое сочувствие и участие. Позже, той же ночью, он ушел, унося с собой подписанный молодой вдовой документ, в котором она снимала с него ответственность за смерть Луи. Генри оставил ее с чеком – и с будущим ребенком в утробе. После рождения Ника Бенита встретилась с Генри и поставила его перед фактом, но Генри заявил, что ребенок не может быть от него. И он продолжал это утверждать на протяжении большей части жизни Ника.

Но хотя Ник и понимал, что его мать имеет право злиться на Генри, гневная тирада, которую он услышал дома, удивила своей яростью даже его. Бенита проклинала завещание на трех языках: испанском, баскском и английском. Из того, что она наговорила, Ник понял не все, однако в основном гнев матери был направлен на Делейни. И это при том, что Ник еще не рассказал ей про абсурдное условие завещания, запрещающее секс. Он надеялся, что об этом ему вообще не придется рассказывать.

– Ох уж эта девчонка! – кипятилась Бенита, яростно отрезая ломоть хлеба. – Вечно он ставил эту neska izugarri впереди своего сына. Ты – его плоть и кровь, а она никто, никто! Но все достается ей.