Эльвира хотела ответить, что Бог видит и Бог провидит, но промолчала, вздохнув. Два дня — слишком мало даже для Всемогущего, чтобы наверняка им помочь.

— Я сам схожу поговорить с ним, — сказал Чезаре решительно.

— Ты? — Мать удивилась, потому что считала его еще ребенком.

— Я. — Он был спокоен и решителен, опираясь руками о стол, и этой позой напоминал ей отца.

— По сути, ты теперь глава семьи, — задумчиво сказала Эльвира.

И в самом деле, после смерти отца парень очень повзрослел — в нем уже много было от настоящего мужчины.

— Когда ты пойдешь? — спросила она.

— Сейчас же, немедленно. — Чезаре поднялся и вышел.

Мать и дочь поглядели друг на друга, и обе почувствовали, что у них есть защитник. Эльвира заправила было керосиновую лампу, но решила не зажигать ее. Керосин, пожалуй, надо экономить.

— Проходи, садись.

Энрико Пессина сидел за столом под окном и ел из миски фасоль со свининой. Хозяин тоже жил в бараке, одном из двух, которыми владел. Он занимал в нем квартирку с отдельным входом, но маленькую и запущенную, как часто бывает у старых холостяков.

— Я не помешал? — Чезаре потерял часть своей уверенности и нервно теребил в руках шапку.

— Мешать ты мне не мешаешь, — сказал хозяин, продолжая жадно поглощать еду. — Мне редко случается есть в компании. Люди говорят, что я ем, как волк. Кому какое дело? Я ем три раза в день и ем то, что хочу. Они же… Хочешь, присоединяйся, — пригласил он парня за стол.

— Нет, синьор Пессина, спасибо. Я уже поел.

В другом случае Чезаре почувствовал бы, как у него слюнки потекли от такого лакомого блюда, но в этот момент язык присох к небу.

— Но не фасоль же со свининой, я думаю.

Со двора доносились голоса и уличный шум.

— Поленту, — признался он.

— Когда-то я ее тоже немало поел. Бывает, и сейчас иной раз попробую, чтобы вспомнить прежние времена. — Он отложил ложку, налил большой стакан красного вина из запыленной бутылки, выпил большими глотками и прищелкнул языком. Потом вытер губы тыльной стороной руки и шумно рыгнул. — Ну, давай, возьми стакан там, над раковиной. Я угощаю — выпей со мной.

Парень послушно подошел к раковине и взял стакан, по краю которого ползали мухи.

— Спасибо, синьор Пессина, — сказал он, возвращаясь к столу, за которым ел хозяин.

Тот налил ему на донышко немного вина, посмотрел испытывающе на парня, подумал и долил еще чуток.

— Садись и пей, — сказал он милостивым тоном.

Чезаре сел и поднес стакан к губам. Вино было хорошее, густое и сразу, с первого же глотка взбодрило.

— Ну как, ничего? — Пессина глядел с удовлетворением человека, совершившего милосердный поступок и ожидающего благодарности за него.

— Нормально, — согласился Чезаре, которому не хотелось слишком уж унижаться перед ним.

— Так-так, — протянул Пессина, слегка недовольный. — Ну и что же, дружочек, привело тебя ко мне?

— Я из-за платы. — Чезаре глотнул еще из стакана, но вино застревало у него в горле.

— Ты принес деньги? — спросил тот без церемоний.

— Я пришел сказать вам, что денег у нас нет.

— Это мне уже сказала твоя мать.

Пессина жадно продолжал насыщаться, словно не ел много дней.

— Я знаю.

Чезаре уже ненавидел его, но не за то, что он так отвратительно ел, а за то, что ломал комедию, в то время как все они по его милости могли очутиться на улице.

— Как бы там ни было, я дал вам два дня времени. — Он играл с ним, как кошка с мышью.

— У нас не будет денег и через два дня. За этот срок нам денег не достать.

— А что я могу сделать? — Пессина подмигнул своими маленькими припухшими глазками грабителя и пригладил седоватые усы.

— Подождите неделю. Максимум две недели. Разве это так много?

— Ты думаешь, если бы я мог, я бы этого не сделал? — Он вытер рот рукавом пиджака.

— Не знаю, — сказал Чезаре, хотя был убежден, что, если бы тот захотел, то мог бы ждать и два года. — Вы ведь богатый человек.

Энрико Пессина тяжело откинулся на спинку стула, достал тосканскую сигару, неторопливо обнюхал ее и наконец сунул в рот.

— Легко сказать, богат. Послушать, что про меня болтают, так здесь припрятаны мешки золотых монет, — сказал он, сладострастно посасывая дымящуюся сигару. — Хотя никто никогда их не видел. Грех, конечно, жаловаться на свою жизнь, и все-таки, ох… Говорят, что я занимаюсь ростовщичеством, плюют на землю, когда я прохожу, и отворачиваются в другую сторону. А потом сами же приходят ко мне и плачутся, чтобы дал хоть что-нибудь под залог. Я делаю свои дела. Я всегда возвращал заложенную вещь, когда мне отдавали долг. Но чего же они хотят? Чтобы я вечно одалживал бесплатно людям, которые никогда не возвращают долгов?

Пессина вытащил из жилетного кармана серебряные часы с эмалевым циферблатом и римскими цифрами. На крышке была выгравирована фигура женщины в тунике, с развевающимися волосами и повязкой на глазах. Он нажал на кнопку, крышка открылась, и механизм начал вызванивать приятную мелодию. Пессина поглядел на эмалевый циферблат, потом на парня, ожидая выражения изумления, но Чезаре притворился равнодушным.

— Но если человек не может… — возразил он. Он знал, в какой нищете живут эти люди, и не мог согласиться с хозяином.

— Ну что ж, конечно, — кивнул Пессина, разочарованно убирая часы. — Самый честный человек на свете не может заплатить долг, если у него нет денег. Но на это есть закон. Закон Божий и закон мирской. — Он продолжал курить свою тосканскую сигару, с видимым удовольствием попыхивая дымком. — Перед Богом все мы равны, но в нашем мире, запомни это, за все надо платить. Я не могу дать тебе что-то, если ты не дашь мне чего-нибудь взамен.

— Мы хотим заплатить. — Чезаре чувствовал глубокое отвращение к этому человеку, хотя и понимал, что зло было не в нем самом, а в каких-то несправедливых законах, по которым устроен сам мир. — Мы только просим отсрочки в две недели вместо двух дней. Какая вам разница?

— Это обычные отговорки, — ответил хозяин, пристукнув по столу кулаком. — Две недели превращаются в два месяца, а два месяца — в год. Хватит! Три месяца вы живете у меня в долг. Не хотите платить — отправляйтесь на все четыре стороны. Мои дома должны приносить доход. И мои деньги должны приносить плоды. — Он сдунул пепел с сигары и отпил немного вина. — Если ты крут — тебя ненавидят, но зато уважают. А если добряк — тебя презирают, хотя все твоей добротой и пользуются. Когда богач одаривает бедняков, он в конце концов и сам становится оборванцем.

— Только одну неделю. — Чезаре встал и с суровым видом ждал ответа.