– Из Венеции.

Некоторое время они ехали молча.

– Ненавижу горы, – сказал после паузы Бруно.

– Я тоже.

– И людей, которые здесь живут. Не потому, что они иностранцы. Это и их страна, и что касается меня, я совсем не против, чтобы они в ней жили. Но все умные, предприимчивые, интеллигентные люди давно уехали, потому что тоже ненавидели горы. Я хочу сказать, кому захочется тут жить? Вот и остались одни отбросы. Деревенские идиоты, насильники над детьми и женщинами да безмозглые неудачники и умственно отсталые всех мастей.

Снова наступило молчание.

– Сколько тебе осталось служить? – спросил Дзен.

– Три месяца и тринадцать дней. Дзен кивнул.

– С профессиональной точки зрения, полагаю, было бы разумно в твоем случае сделать исключение.

Бруно заинтересованно взглянул на него в зеркальце заднего вида.

– А вы можете этому поспособствовать?

– Попробую. Если ты довезешь меня до места целым и невредимым самое позднее к девяти часам.

– Вам нужно на вокзал?

– Нет, я передумал. Высади меня возле больницы. Оттуда я возьму такси.

Ночь неслась мимо открытого окна на скорости сто сорок километров в час. Осколки света, то одиночные, то собранные гроздьями, уплывали назад быстрее или медленнее в зависимости от удаленности их источников от поезда. Параллакс, нашел наконец сравнение Дзен, хотя поначалу ему пришли в голову искрящиеся бенгальские огни и шипящие праздничные шутихи, которые, вертясь, рисуют иллюзорные круги и завитушки на фоне ночной черноты. И еще светлячки. Куда, кстати, подевались светлячки?

Поезд давно ехал по долине, сейчас – мимо Роверето. Снег остался позади, как и необходимость пользоваться немецким языком, однако чуть раньше тем вечером стало ясно, что стремление Бруно поскорее покинуть горы было вызвано отнюдь не только желанием закончить долгий рабочий день. Когда они доехали до Больцано, пережив по пути по крайней мере один весьма опасный момент – машину сначала занесло на повороте, а потом, неуправляемую, довольно далеко протащило по скользкой дороге, – улицы уже были слегка засыпаны снегом, а огромные, хотя и невесомые на вид хлопья валили так густо, что ехать стало не легче, чем в плотном тумане. Бруно настоял, чтобы подождать Дзена возле больницы и отвезти его потом на вокзал, сославшись на то, что найти такси будет невозможно, а идти пешком – слишком далеко.

– Мне не терпится отсюда убраться, доктор, – добавил он словно невзначай. – И вам не советую здесь долго задерживаться. Главные улицы, конечно, будут убирать, но на это потребуется время, а вам нужно успеть на поезд…

– Как твоя фамилия, Бруно? – так же невзначай поинтересовался Дзен.

– Нанни, шеф.

– Я попробую тебе помочь.

Побывав в больнице, Дзен уже через сорок минут снова сидел в машине, и они приехали на вокзал почти за час до отхода поезда. Состав, на который у Дзена был билет, стоял у центрального перрона, но локомотив к нему еще не прицепили, вагоны были заперты и не освещены. Дзен пошел в вокзальный буфет, съел жареного сыра и сандвич с ветчиной, запил превосходным пивом, потом добавил стаканчик местного кирша, оказавшегося настолько хорошим, что он купил небольшую бутылку в качестве подарка для Джеммы, после чего, пройдя вдоль здания вокзала, остановился у двери с надписью «Для персонала».

Внутри было тепло и душно, полдюжины мужчин в железнодорожной форме курили, играя в карты и болтая между собой. При помощи скрытых угроз, подкрепленных демонстрацией полицейского удостоверения, и открытого подкупа, подкрепленного демонстрацией портмоне, Дзену удалось уговорить проводника своего спального вагона пойти с ним к поезду. Снег еще не укрыл пути, но падал все гуще и гуще.

– Как вы думаете, мы отправимся вовремя? – поинтересовался Дзен, пока проводник отпирал вагон.

– Безусловно, доктор. Поезд обслуживает римская бригада. Должно случиться нечто из ряда вон выходящее, чтобы эти фрицы позволили нам пьянствовать тут всю ночь. Простите за холод внутри. Отопление включат, когда подцепят локомотив и начнут прогревать систему.

Очутившись в ледяном купе, Дзен, удрученный и изнемогающий от усталости, в полном одеянии рухнул на койку и сразу заснул. Очнулся на миг, когда вагон резко дернулся и зажегся яркий свет, потом снова задремал, убаюканный движением и слившимися воедино разнообразными дорожными шумами. Но последние полчаса или около того он бодрствовал, стоя у открытого окна. Чуть измятая постель ритмично покачивалась, уютно светил ночник, но сон не шел.

Он открыл бутылку кирша, купленную на вокзале для Джеммы, сделал приличный глоток и закурил. После трудного дня, не говоря уж о всего четырех часах сна предыдущей ночью, он должен был бы чувствовать себя изнуренным. Он и был изнурен. Но почему-то не мог спать.

Такое обычно случалось с ним только в разгар работы над делом, в которое он был глубоко погружен, однако сейчас Дзен пока не понимал, что нужно делать и в каком направлении двигаться. Еще недавно он и представить себе не мог бы, что так получится с этим расследованием. Напротив, все указывало на то, что дело сбагрили ему в связке с другими лишь для того, чтобы потрафить его профессиональной гордости и позволить создать видимость занятости. Теперь, однако, оказалось, что некоторые, на первый взгляд вспомогательные участки его мозга – в самой глубине, где и происходит настоящая работа ума, – были неспокойны. Быть может, причина крылась в странно провокационных замечаниях Антона Ределя или в приеме, оказанном ему карабинерами в Больцано, или в информации, полученной вечером в больнице.

В любом случае все это представлялось каким-то бредом. Находясь, слава богу, в трезвом уме и твердой памяти, он решил вернуться домой, составить отчет о расследовании и закрыть дело. Теперь он мысленно называл Лукку домом. Знал, что мало кто из ее жителей ответит ему взаимностью, но это уж их дело. Что касается его самого, он считал, что поселился там окончательно, с единственной в его жизни женщиной, принимавшей его таким, каков он есть, не задавая вопросов. А это немало; все остальное, казалось ему, должно образоваться само собой. Одним из немногих различий между ними, с которым Джемма мирилась, не комментируя и не предлагая что-либо изменить, было то, что, проведя у нее несколько блаженных дней, он начинал ощущать зуд нетерпения.

Пребывая именно в таком состоянии, Дзен ухватился за приманку, которой помахал у него перед носом его римский начальник Бруньоли. Новое поручение позволяло ему отлучиться и немного, как он полагал, развеяться, поупражняться в своем профессиональном умении, провести несколько дней вне дома, а потом вернуться освежившимся и опять готовым предаваться тихим радостям жизни в маленьком городке, весьма далеком от бойких мест вроде Флоренции, где ему предстояло убить несколько утренних часов, дожидаясь первого поезда, следовавшего по узкоколейке через Пистойю и Лукку в Виареджио. Когда он позвонил из Больцано, Джемма предложила приехать за ним, но он, разумеется, отказался. То, что он не имел машины и, более того, – желания ее приобрести, было довольно унизительно только в одном смысле: приходилось порой выдергивать любовницу из постели среди ночи и заставлять ее мчаться за полтораста километров, чтобы спасать его от последствий собственной неполноценности.