Галина равнодушно слушала пьяный лепет, жалея, что не отобрала бутылку раньше.

– Да, знала! – крикнула Марта.

Галина кивнула.

– Чего ты киваешь, ты ведь ничего не знаешь. И никто не знает, по крайней мере в этой стране.

– А в какой стране живет тот, кто знает? – чтобы отвязаться, спросила Галина.

– В Израиле.

– Это что-то новое.

– Ты помнишь Люську Лошадь?

– Какую лошадь?

– Люську Буланую. Фамилия такая: Бу-ла-на-я. Вспомнила?

Галина пожала плечами.

– Училась с нами на одном потоке. Красивая девка, высокая, русая, правда, плоская, как доска, и попа – словно по ней лопатой ударили.

– Что-то такое припоминаю. – Галина действительно вспомнила девушку, о которой говорила Марта. – Бойкая такая?

– Вот-вот. Именно бойкая. Она теперь в Израиле живет. Окрутила какого-то еврея и смоталась на историческую родину.

– Она же вроде русская была?

– Какая разница: русская – не русская. Так говорят: на историческую ро-ди-ну.

– И при чем же здесь Буланая?

– После распределения Люська Буланая работала в третьем роддоме. А я как раз там рожала.

Галина, ничего не понимая, уставилась на Марту.

– Беременность у меня проходила очень тяжело. Достаточно сказать, что последние три месяца я лежала на сохранении. Долго лежала… Этот мудак даже начал погуливать, как мне потом доложили. Но не в этом дело. С Люськой я, в общем-то, никогда не была близка, а тут сдружилась. Она навещала меня, в дежурство обязательно подойдет, спросит, как, что, а то и просто болтали с ней по нескольку часов подряд, особенно вечерами или ночью. Она в этот момент еще не была замужем, но парней у нее хватало. Вот и рассказывала о своих романах. Ей, в общем-то, не везло. И она мне душу изливала.

Беременность моя, как я уже сказала, протекала мерзко. А знаешь почему? В детстве я занималась спортивной гимнастикой и травмировалась. Вроде и травма была пустяковой, а на тебе – отозвалась, да еще как!

Тогда по телевизору гимнастику, ты помнишь, беспрерывно показывали, и все хотели быть похожими на Турищеву.

Одним словом, настало мне время рожать. Я и сама гинеколог – понимаю кое-что. И такой меня страх обуял! Люська меня успокаивает: «Ты, – говорит, – не бойся, я попрошу роды принимать нашу заведующую, она опытнейшая акушерка, а сама буду ассистировать вместо сестры. Словом, встану рядом». Это, конечно, меня немного успокоило.

Настал час родов. Что я пережила – говорить не хочется. Рожала шесть часов. Кое-как разродилась. Девочкой. Врач, которая принимала роды, уехала домой, а Люська осталась при мне. То возле постели сидит, то на ребенка посмотреть убежит. Все это происходило ночью.

Часа через два, уже под утро, открываю глаза и вижу: Люська на меня смотрит, а из глаз слезы текут. Думаю, от радости за меня. Пытаюсь улыбнуться, а она еще больше ревет. Потом говорит: «Ребенок твой умер».

Тут на меня такая прострация накатила, совершенно не реагирую, даже понять не могу, что она такое несет.

«Слабенький очень родился», – продолжает она. Тут до меня начинает доходить. Коньяка под рукой, конечно, не было, ну, думаю, сейчас треснусь головой о стену – и хана. Кстати, налей чуть-чуть. – Марта просительно посмотрела на Галину, – ну, самую капельку.

Галина молча налила в фужер самую малость и приготовилась слушать дальше.

– Так вот, – продолжила Марта, выпив коньяк, – Люська видит мое лицо, хватает меня за руку и шипит: «Послушай, Мартышка, – она меня ласково Мартышкой называла, – есть выход». Я смотрю на нее и думаю: не чокнулась ли она после этой ночи? Какой уж тут может быть выход?

«Как раз перед тобой одна родила. Красивая очень девка и на тебя похожа, меня даже спрашивала заведующая, не твоя ли родственница? Так вот, у этой девки роды были много хуже твоих, пришлось кесарево делать. Она не выдержала – скончалась. Вторая смерть сегодня у нас. Но ребенок жив. Тоже девочка и очень хорошенькая».

Я жду продолжения, что эта дура еще скажет.

«Так вот, – продолжает она, – о том, что твой ребенок умер, еще никто не знает». Тут она замялась, смотрит на меня и молчит.

«Продолжай, – говорю, – Лошадь».

«Ребенка можно подменить. Мертвое к мертвому, а живое – к живому».

«Ты что, – говорю, – офонарела? Это же преступление, криминал!»

«Да, – говорит, – криминал, но ради тебя я готова».

«А родственники, а муж этой покойницы? Им ты как в глаза смотреть будешь? А мне как жить после этого?»

«Послушай, успокойся, – говорит она. – Эту девку подобрали где-то на вокзале. Ни документов, ни вещей при ней нет. Кто она такая – неизвестно. В таких случаях малютку отправляют в Дом ребенка на попечение, так сказать, государства». Сказала она мне так и замолчала – ждет, как я прореагирую.

Я задумалась. Очень мне ребенка хотелось. Кроме того, Павла я в тот момент сильно любила, а он, как мне казалось, стал ко мне охладевать. Ребенок мог полностью переменить ситуацию.

«А не врешь, что документов нет?»

«Клянусь, – говорит, – могилой матери».

«Ну коли такая клятва… Хотелось бы мне посмотреть на эту женщину», – говорю.

«Ты не дойдешь».

«А утром ее в морг увезут… Да я хоть поползу».

«Подожди, – отвечает, – у нас тут есть инвалидное кресло, я тебя на него посажу и отвезу туда, где она лежит».

Притащила она это кресло, посадила кое-как меня и повезла. Хорошо, помещение, где труп лежал, на том же этаже. Вкатила в комнату, зажгла лампы. Лежит женщина на цинковом столе, вся в крови, кое-как зашита. Всмотрелась я в лицо. Действительно, похожа на меня, только волосы темные. Красивая… И лет столько же на вид, сколько и мне. Лицо, как картинка, бровки черные. Бела, как сметана. И на лице ни тени страдания, а как будто торжество. Гляжу я на нее и не могу оторваться.

«Ну хватит, – шепчет Люська, – а то сниться будет».

И как в воду смотрела. Снится она мне часто. И сны эти… – Марта не договорила. – Одним словом, отвезла меня Люська назад, уложила на кровать.

«Ты, – говорит, – думай, но думай скорее. До прихода смены нужно все сделать».

Я лежу и так, и этак прикидываю. И о Павле думаю, и о родителях. А самое главное – размышляю, а вдруг у меня после этих родов детей больше не будет? Как специалист я понимаю, что такая перспектива весьма вероятна.

Через час снова появляется Люська.

«Ну что, – спрашивает, – надумала?»

Я киваю.

«Все уже сделано, – говорит она, – завтра увидишь свою дочь. И помни – это твой ребенок!»