Людям, после всех невзгод и ударов судьбы, после всех потерь нужен был праздник. Хотя бы на один день забыть, что идёт война, и вздохнуть полной грудью, они это заслужили. Естественно, в разумных пределах и с соблюдением необходимой осторожности.

За моим столом собрались только воины. Здесь нет мужчин из гражданского лагеря и женщин, исключение составили Леонид и Роман. Первый не раз бывал в бою, хотя и не состоит в боевой группе по понятным причинам. А второй – именно благодаря грамотным действиям коменданта люди эвакуировались, спасли раненых и сохранили большую часть уцелевших запасов. Так что Роман заслужил своё присутствие здесь, ведь он фактически спас всех нас от голода, а своих подопечных от полного уничтожения.

И, между прочим, он два часа ждал фрицев в засаде, давая возможность уцелевшим женщинам с детьми и стариками безопасно уйти. А ведь если бы немцы появились раньше, для Романа с его ногой шансов спастись… Потому, оценив мужество и толковые действия коменданта, я определил его место за праздничным столом среди своей «дружины».

– Сегодня 31 декабря, канун Нового года. Это хороший, светлый праздник. Вот только все мы помним, что принёс этот год, каким он был страшным. Все мы не раз ходили под смертью и каждый отдал этой войне свою жертву.

Чуть посветлевшие лица моих бородачей (не слежу я за внешним видом подчинённых!) сосредоточились. Тяжело думать о празднике, когда даже в поздравительную, праздничную речь командира вплетены слова скорби.

– Но сегодня мы не должны думать о бедах! Ведь сегодня Новый год, ребята…

Улыбка получается вымученной и неестественной. В потухших глазах боевых товарищей я читаю лишь одно желание: выпить и забыться.

– И по старой традиции в Новый год люди делают друг другу подарки. Я чту традиции, а потому подготовился. У меня сегодня есть для вас подарок, который вы вряд ли когда-то получали. И это не печёный медведь!

Наконец-то моя ирония достигает цели, зажигая первые улыбки. Люди, подняв стопки, смотрят уже с интересом. Откашлявшись, громко и чётко начинаю вещать:

– Итак, товарищи, мой подарок. 5 декабря 1941 года немецкие войска были остановлены под Москвой.

Эффектная пауза. Мужчины начинают переглядываться и ещё неуверенно улыбаться.

– Поправка: немецкие войска были остановлены раньше. А 5 декабря советские войска начали наступление.

В повисшей, звенящей тишине продолжаю, вначале тихо:

– И это наступление всё ещё продолжается. Сегодня. Сейчас. В эту минуту. Наша армия НАСТУПАЕТ! МЫ!! ГОНИМ!!! НЕМЦА!!!!

Мои слова имеют эффект разорвавшейся бомбы. Мужики ошеломлённо застыли с выпученными глазами.

– Фрицев отбросили от Москвы на 100–250 км!!! Фрицы потеряли более ПЯТИСОТ ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК!! Более ТЫСЯЧИ ТАНКОВ!!! Примерно ТЫСЯЧУ САМОЛЁТОВ!!! Ребята! БРАТЬЯ!! Немца под Москвой РАЗБИЛИ!!! ПОБЕДА! БУДЕТ!! ЗА НАМИ!!! УРА!!! ЗА ПОБЕДУ!!!

– УРР-РРРАА-А-А!

Отчаянный рёв мужиков сотрясает землянку. Подавая пример, опрокидываю первую стопку, но продолжаю стоять.

Эх, мужики… Не удержался никто. Потому что удержаться сейчас невозможно: я сам, вцепившись зубами в рукавицу, пытался сдержать слёзы, когда Виктор мне всё рассказал. Ещё два дня назад мы не имели общения с внешним миром, а я, узнав о начавшемся наступлении, решил не спешить с новостью.

Мои воины обнимаются, пряча глаза. Но содрогающиеся плечи большинства из них выдают мужиков с потрохами. Другие открыто смотрят вперёд, пытаясь улыбаться. Но и по их щекам бегут ручейки слёз.

Сколько же было выстрадано, сколько мы заплатили, чтобы сегодня узнать, что борьба наша не безнадёжна, что она имеет конечную, достижимую цель. Именно сегодня, сейчас, все мы (ну я-то позавчера) поверили в ПОБЕДУ. И пускай цена её безмерно высока. Пускай вряд ли все мы (а может быть, и никто) её увидим. Но теперь мы в неё верим. Верим, что наши дети будут жить на СВОБОДНОЙ земле СВОБОДНЫМИ людьми. И заплатим за это любую цену.

– Товарищи, – негромко позвал я. – У меня второй тост. И он за вас. За вас, моих братьев по оружию! Ведь в нашей общей победе под Москвой есть и ваша заслуга. Наша заслуга.

До фронта не доехал батальон пехоты и полнокровная рота тяжёлых и средних танков, самых сильных машин рейха! Чтобы остановить их, потребовался бы полнокровный полк с артиллерией, а не три десятка заросших партизан!

Вновь на лицах моих воинов загораются улыбки. Ироничные улыбки, скрывающие великое облегчение: после новости о разгроме немцев каждый из нас ощутил, как с плеч свалилась огромная глыба.

– Так что я пью за вас, братья. За ваши твёрдые руки и острые глаза!

– УРА командиру, УРА!!!

Выпили, обнялись. Продолжаю стоять.

– Ребята, третий тост. Сами знаете, за кого пьём… Помянем.

Третья стопка самогона (кстати, мягкий) опрокидывается в горло. Молча постояв с минуту, я наконец-то сажусь. Моему примеру следуют все собравшиеся.

– Представляете, как завтра мужики будут радоваться новости?

Подумав о реакции ещё ничего не знающих товарищей, мои бойцы вновь счастливо заулыбались. Думаю, тон непринуждённой обстановки я всё-таки сумел задать. Так, а теперь можно уже и самому попробовать, что из себя представляет медвежатинка… Хм, ничего так, чуть сладковатая…

Касів Ясь канюшину,

Паглядав на дявчину.

А дявчина жита жала,

Ди на Яся паглядала:

«Чі ти Ясь, чі ти нє,

Спадабався ти мнє!»

Кінув Яська касіть,

Пачав мамку прасіть:

«Люба мамка мая,

Ажані ж ти мянє!»

«Дик бяри ж Станіславу,

Ка сядєла на всю лаву».

«Станіславу нє хачу,

Бо на лаву нє всажу!»

«Дик бяри ж ти Яніну,

Працявітую дявчину».

Красиво поют, душевно. И, как принято в мужских компаниях, о бабах! Эх, женщины, женщины…

Предавшись фривольным мыслям, одновременно фиксирую каким-то пятым чувством, что чересчур расслабился и пытаюсь мычать что-то своё в такт поющим белорусам. А ну как мужики заметят да решат командиру потрафить? Исполнят что-нибудь популярное из русского народного, а я что? За столом строевые песни, разученные ещё в «Бранденбурге», не поются, репертуар дроздовцев здесь вообще стоит забыть.

Так. Надо как-то перевести тему.

Словно услышав мои мысли, Прохор, дюжий мужик из второго отделения, залихватски опрокинул в себя стопку и, занюхав рукавом, вперился в меня тяжёлым взглядом.

У Прохора ещё при летних бомбёжках погибли мать и жена, а ребёнок получил серьёзное ранение, еле выходили. После чего и так непростой характером мужик окончательно замкнулся в себе. Воюет отчаянно, товарищи его уважают, но близкого общения с ним стараются избежать: слишком много в человеке ненависти и горя. Да и сам Прохор не сильно спешит раскрывать перед кем-то душу.