— Я боюсь, Марти. Я боюсь, что она ушла навсегда.

— Не волнуйся. Максимум, что она сможет забрать, это половину твоего добра.

В этом он ошибался. Джина забрала с собой все, что у меня было. Она забрала все без остатка.

Барри Твист работал вместе с нами на телевидении. В этом году я однажды обедал у него дома, а он в свою очередь как-то приходил ко мне на ужин. Но наш телевизионный мир устроен так, что нас по большому счету нельзя было назвать друзьями. Я не мог рассказать ему о Джине. Как и многим другим. Почти всем остальным, если быть совсем уж точным.

Барри был первым из телевизионщиков, кто пригласил нас с Марти на ланч, когда мы еще работали на радио. Он посчитал, что наше шоу будет хорошо смотреться на телевидении, и он более чем кто-либо ощущал свою ответственность за то, что в результате мы там оказались. Барри постоянно улыбался во время того первого ланча, улыбался так, словно для него большая честь оказаться на той же самой планете, что и мы с Марти. Но теперь он не улыбался совсем.

— Вы больше не ребятишки, которые выпендриваются на радио, — сразу же заявил он. — Здесь играют по правилам больших мальчиков.

Его речь кишмя кишела всяческими «правилами больших мальчиков», как будто работать на телевидении было все равно что руководить секретными операциями спецназа где-нибудь в горячих точках планеты…

— Мы получили девятьсот телефонных звонков с жалобами на «гребаный язык».

Я не собирался кататься перед ним по земле и умирать в муках только из-за того, что Барри Твист был нашим выпускающим редактором.

— Спонтанное телевидение, Барри, именно за это ты ему платишь. На шоу такого типа, как у нас, новостью становится не то, что говорит гость, а то, что он делает.

— Мы платим ему не за увечье гостей, — отметил Барри и с кислой улыбочкой указал на стопку газет у себя на столе. Я принес несколько экземпляров.

— Первые полосы в «Миррор» и «Сан», — начал я, — две колонки на первой странице в «Телеграф»… Роскошная цветная фотография Марти на третьей странице «Тайме»…

— Это не те новости, которые нам нужны, — бушевал Барри, — и ты это прекрасно понимаешь. Я повторяю, это тебе не разговорное радио. И ваши слушатели уже не двое-трое психопатов со своими кошками и их проблемами. И мы не какая-нибудь мелкомасштабная спутниковая программа, которая откапывает зрителей буквально из-под земли. Есть рекламодатели, есть начальство по телевещанию, есть ассоциации зрителей, есть, наконец, вышестоящие инстанции. И, помяни мое слово, Гарри, нас за все происшедшее по головке не погладят.

Я положил газеты обратно к нему на стол, заметив, что мои пальцы почернели от типографской краски. Настолько невозмутимо, насколько мог, я вытер руки одну об другую. Но краска не оттиралась.

— Послушай, Барри, дай-ка я тебе расскажу, что будет дальше. Марти станут обзывать самыми страшными именами, а на следующей неделе у нас подскочат рейтинги, да так, что станут самыми высокими за всю историю. Вот что будет дальше. Это последнее шоу еще не один год будут вспоминать.

Барри Твист покачал головой:

— Это было уже чересчур. Дело теперь даже не только в Марти. Начальство тоже склоняют на чем свет стоит во всех газетах, и ему это ой как не нравится. За прошедшие двенадцать месяцев в «Шоу Марти Манна» принимали участие пьяные гости, гости, употреблявшие нецензурную лексику, а также гости, пытавшиеся раздеться на глазах у всех присутствующих. Но теперь гостя избили. Это должно прекратиться. Мы не можем допустить, чтобы человек с явно неустойчивой психикой выступал в прямом эфире на национальном телевидении.

— Что же ты предлагаешь?

— Я хочу, чтобы шоу больше не шло в прямом эфире. Записывайте передачу в день выхода в эфир. Тогда, если Марти еще на кого-нибудь нападет или решит задавить его до смерти своим «эго», мы сможем это вырезать.

— «Как бы в прямом эфире»? Ты хочешь, чтобы мы выходили «как бы в прямом эфире»? Марти в жизни на это не согласится.

— Заставь его согласиться, Гарри. Ты его продюсер, так займись своими прямыми обязанностями. Кажется, скоро с тобой будет подписан новый контракт?

Я знал, что они не могут пожертвовать Марти. Он был уж слишком большой величиной. Я понял, что речь идет не о Марти.

Речь шла обо мне.

* * *

Несмотря на все свои игры в смерть и уничтожение, Пэт был любвеобильным ребенком. Он постоянно обнимался и целовался даже с совершенно незнакомыми людьми. Однажды я видел, как он обнимал старого чудака, метущего улицу, а в нашем вшивом современном мире это совершенно недопустимо. И неблагоразумно.

Но Пэт не знал об этом: для него это не имело значения. Ему было четыре года, и его переполняла любовь. Когда он увидел меня на пороге дома своего второго деда, он буквально обалдел, обхватил ладонями мое лицо и поцеловал прямо в губы.

— Папа! Ты останешься с нами? Ты будешь жить с нами па этих… на этих каникулах у дедушки Гленна?

Я нашел их на следующий день после того как они уехали. Это оказалось нетрудно. Я позвонил нескольким друзьям и подругам Джины по колледжу, тем, кто пришел на ее тридцатилетие, но она уже давным-давно не общалась с ними. Она позволила им постепенно исчезнуть из своей жизни, обманывая самоё себя тем, что сможет получить буквально все от меня и Пэта. Вот что плохо в таких тесных отношениях, как у нас: когда эти отношения рушатся, ты остаешься практически в полном одиночестве.

Я достаточно быстро догадался, что Джина была в таком отчаянии, что поехала к отцу, который в настоящий момент как раз находился в промежутке между браками.

Гленн жил в маленькой квартирке, между гольф- клубами и зелеными зонами, в районе, который ему, когда он сюда въезжал, должно быть, напомнил Вуд- сток. Но вместо того чтобы играть с Диланом и его группой, Гленн ежедневно садился на электричку, дабы добраться до своего музыкального магазина на Денмарк-стрит. Когда я постучал в дверь, хозяин был дома и встретил меня приветливо:

— Гарри, как дела, старик? Поверь, мне очень жаль, что у тебя проблемы.

Гленну было немного за пятьдесят, и то, что осталось от его волос, было аккуратно уложено в подобие викинговской прически, модной во времена его юности. Он все еще был худ, как змея, и носил вещи, которые подошли бы администратору гастролирующей труппы Джимми Хендрикса. И он до сих пор был красив. Так, как может быть красив только увядающий старый повеса. Должно быть, он выглядел довольно эффектно, когда в 1975-м слонялся по Кингз-роуд.

Несмотря на все свои недостатки: пропущенные дни рождения, забытые, обещания, то, что он бросал жен и детей каждые несколько лет, — Гленн в душе был неплохим человеком. От него исходило некое дружелюбное очарование, следы которого можно было заметить в Джине. Роковым для Гленна стало то, что он заботился только о собственном удовольствии и никогда не заглядывал вперед. Но все раны, нанесенные окружающим, Гленн нанес не намеренно. Он не был жесток, если только слабость не считается разновидностью жестокости.