Генерал спросил очень жестко:

– Что это значит?

– Это значит, – ответил Астафьев, – что мой помощник дает вам возможность погасить всю историю. Так сказать, с честью выйти из неприятной ситуации.

– Александр Георгиевич! – обиженно сказал Воронец.

– Признаки, которые он перечислил, характерны для обезьян, обезьянолюдей, для ископаемого человека. Что ж, это прекрасный выход. Напишите – обезьяна, и дело с концом. Потом возразить будет трудно.

Воронец откинулся на спинку походного стула. На лице его было выражение незаслуженной обиды.

– Понятно, – сказал генерал. – С обедом все?

Ему никто не ответил.

– Профессор, вы еще будете осматривать череп?

– Необходимо сделать подробное описание. Ведь вы нам его не отдадите? Нет? Тогда тщательное описание: внешний вид, размеры, анатомия, до мельчайших деталей…

– Это потом, – сказал генерал. – Описание потом. Сейчас требуется только заключение. Ясное и однозначное. Вы можете это сделать?

– Да.

– Тогда прошу всех в машину. Возвращаемся в поселок.

Полковник тотчас поднялся. Неизвестно откуда, из пустоты, возник капитан, замер, глядя на генерала.

– Машину!

Капитан крикнул в даль, в солнце:

– Машину!

Заурчал мотор.

Астафьев пошел вперед. Генерал взял его под руку:

– Завтра начнется разборка остатков. Если обнаружится еще что-то, вас немедленно известят.

– Жаль. Как все-таки жаль, – сказал Астафьев.

– И потом, профессор… Сообщений в газетах, вероятно, не будет. Если мы сообщим, то придется допустить к аппарату зарубежных специалистов, в том числе американцев. А они этого не сделали.

– Нелепо. Все нелепо, – сказал Астафьев.

Полковник и Воронец шли сзади. Полковник внимательно смотрел под ноги.

– Что теперь будет, – вздохнул Воронец как бы про себя.

Полковник несколько помолчал, а потом сказал:

– Ничего не будет.

– Совсем ничего? – спросил Воронец.

– Совсем.

Глаза их встретились. Воронец приятно улыбнулся:

– Я понял вас – правильно.

Потом они долго ехали обратно. Солнце поднялось в зенит и стояло, как приклеенное. Медленный густой, знойный ветер лизал траву. Трава пошла волнами.

Всю дорогу молчали. Только когда вездеход остановился перед казармами, Астафьев, вылезая, негромко спросил генерала:

– Как вы думаете, они еще прилетят?

Генерал лишь прищурился, а полковник, обернувшись с переднего сиденья, ответил:

– Я бы на их месте не рискнул.

Поиск реципиента. Глубокий зондаж. Стабилизация канала связи. Фокус акцепции. Передача сигнала.

Когда выступает Серафима, можно отдыхать. Мазин так и сделал. Толкнул переднего: «Подвинься». Нырнул за его спину, положил щеку на ладонь.

Было хорошо. Спокойно. Серафима, забыв о времени, журчала на одной ноте. Кивала гладкой седой головой. Безобидная старушенция. Выступает на каждом собрании и с серьезным лицом уверяет всех, что опаздывать на работу нельзя.

В комнате, куда набились со своими стульями, сидели очень тесно. В некотором обалдении.

Звенела муха в верхних рамах, и от звона было скучно. В передних рядах таращили глаза, сглатывали зевоту.

Мазин получил отличное место – между двумя кульманами, у открытого окна. Поднятые доски заслоняли надежно. В окно летел пух. Это был первый этаж. Проходили люди, натыкались взглядом на разморенные физиономии – с испугом прибавляли шаг. На другой стороне, за деревьями, уныло переплетались огороженные решеткой, засыпанные коричневым шлаком железнодорожные пути. Каждые пять минут, со стоном уминая воздух, проносилась электричка.

Серафима вытирала губы платком, поправляла эмалевую брошь, стянувшую платье. Чувствовалось, что это надолго. Мазину передали записку: «Не храпи, мешаешь думать!» Ольга, видимая в проходе, показала, как он спит: сложив руки и высунув язык.

Обернулся Егоров, спросил:

– Видел еще что-нибудь?

– Нет, – сказал Мазин.

Врать в духоте и оцепенении было легко.

– Я пришел к выводу, что Они транслируют некоторую обойму информации, – не двигая губами, сказал Егоров. – Последовательно знакомят с различными аспектами их жизни.

– Эпизоды повторяются, – лениво сказал Мазин, также не двигая губами.

– Повторяются? Да? Я этого не продумал. Вероятно, Они дублируют наиболее важные сообщения.

– Я четыре раза видел «Поле с урнами». В ушах стоит это чавканье.

– Поле? – Егоров был озадачен. – Ну… нам пока трудно судить, что Они хотят сказать этим… А на кого был похож зверь?

– На крокодила. Только с крыльями.

– Алексей, – строго сказал Егоров. – Ты обязан подробно записывать каждую передачу.

– Бред!

На них оглянулись. Мазин сделал такое лицо, будто ничего не говорил. Не хватало только, чтобы Серафима приняла восклицание на свой счет.

– А может быть, твой крокодил – это и есть Они? – не оборачиваясь, в ладонь прошипел Егоров.

– Отстань, – сказал ему Мазин.

Откуда-то из-за разбегающихся путей поползли многоярусные тучи с черной изнанкой. Закрыли небо. Сразу потемнело. Кто-то зажег худосочный электрический свет. В комнате зашевелились. Серафима журчала. На лицах было покорное отчаяние.

Налетел ветер. Потащил скомканную газету. Столб листьев и соломинок, закрутившись над люком, поднялся выше окна. Как прибой, зашумели полновесные тополя.

Две школьницы, в хрупких бантах, в праздничных белых фартуках, с опаской посмотрели на небо и припустили через улицу, держа портфели на голове.

Упали первые крупные капли – щелчками. Заколотили серые точки в пыльный асфальт.

Чесануло дробью – хлынуло, загрохотало, охапками сбивая с деревьев широкие зеленые листья.

Мазин, высунувшись, потянул рамы на себя. В лицо ударило водой. Синяя ветвистая молния располосовала небо. Где-то далеко, на окраине города, обвалилось – тяжело и долго.

Поднявшиеся садились, кряхтя, будто на гвозди. Кто-то чихнул, кто-то кашлянул. Мазин смотрел поверх голов. Потолок был нечистый, в трещинах. Мел осыпался. Лампа в скучном пластмассовом абажуре надрывалась – одна на всю комнату. За окном была темь, полная дождя. Шипело в водосточных трубах. По пузырящейся мостовой бежали мокрые люди.