человек. Причиной такой варварской политики было то, что трудно было бы наблюдать за слишком большим числом пленников и что рано или поздно вновь пришлось бороться с ними, если теперь их только выселить из Иерусалима. Ярость победителей уступила только рвению, с которым они устремились в храм Воскресения, чтобы поклониться Гробу Христа. Загадочное противоречие человеческой природы!.. Те же самые люди, которые только что избивали на улице побежденных врагов, шли теперь с босыми ногами, с обнаженными головами, с благочестивыми воздыханиями и проливали слезы умиления и любви. Молитвенные набожные рыдания внезапно раздались в Иерусалиме вместо яростных криков и стонов погибающих жертв…»

Джис захлопнул книгу и сунул ее в карман.

– Если быть честным, то молитвенные, набожные рыдания и яростные крики раздавались не вместо стонов погибающих жертв, а одновременно с ними, – черт подмигнул Готфриду. – Или ты не веришь мне? Но ладно!.. Я приведу тебе пример проще. Ты помнишь, благородного рыцаря Ганса Штейндле с которым ты немного дружил и относился к нему с большой симпатией? Ганс получил согласие выйти за него замуж от четырнадцатилетней девочки из семьи Ровенсов только после того, как изнасиловал ее едва ли не в присутствии родителей. Потом, когда через двенадцать лет Ганс умер, его прекрасная вдова рыдала на могиле своего мужа-рыцаря. Кажется, она говорила, что это был самый настоящий и самый сильный мужчина на свете. Жаль, что она не знала, скольких женщин он подмял под себя по дороге в Иерусалим, не говоря уж о самом Святом Городе…

Черт замолчал, и какое-то время рассматривал лицо Готфрида. Рыцарь лежал навзничь, и в красном свете камина было видно, как чуть-чуть подергивается его щека.

– Ты снова молишься, рыцарь? Но что ты просишь?.. Ты знаешь о том, что еще за год до смерти Августа Бибера, когда он торгашествовал в Дрездене, спальню Эрмелинды по ночам посещал молодой паж? А иначе просто не могло и быть. Потому что на земле набожные рыдания всегда звучат одновременно со стонами погибающих. А Адалбречт и Грета Харман никогда не появились бы в замке, если бы ты сумел понять желания еще очень красивой женщины…

Готфрид резко поднялся, сел и протянул руки, чтобы схватить черта за горло. Но его руки поймали только пустоту.

– Я здесь, рыцарь, – позвал Джис.

Он стоял возле камина и шевелил кочергой горящие поленья.

– В сущности, наш разговор окончен, а драка с тобой в мои планы не входит. Я гораздо сильнее тебя, – Джис бросил кочергу и подошел к столу. Он показал на две склянки, стоящие на нем. – Напоминаю напоследок, Готфрид. Здесь твоя жизнь и смерть той, которая все равно скоро умрет. Я не говорю тебе, в какой склянке яд, а в каком лекарство. Ты веришь в Бога?.. Вот пусть твой слепой выбор и будет судом Божьим.

Готфрид едва не стошнило, боль в голове перетекла к затылку и опрокинула его на спину.

«Господи, дай мне умереть сейчас!..» – попросил рыцарь.

– И самое последнее, – услышал он голос Джиса. – Когда ты станешь хозяином Берингара, ты станешь опекуном Агнеты, а значит сможешь устроить и судьбу девочки. Потому что я знаю то, за что Грета Харман и ее сынок отправятся прямиком на костер. Герцог Саксонский не будет возражать против такого решения, если ты будешь щедр с ним и аббатом Гейдрихом, который приезжает вместе с ним…

16.

Утром юнец-оруженосец Иоганн Лапен, заглянув в комнату Готфрида, увидел своего хозяина стоящим на коленях перед тремя темными иконами в углу.

«Что-то он слишком уж увлекся сегодня», – подумал Иоганн.

Юнец почесал затылок и решил заглянуть на кухню. Во-первых, после окончания молитвы мощный голос Готфрида можно было услышать и оттуда, во-вторых, завтрак, который недавно дала ему старая Марта, оказался весьма скудным, и, в-третьих, сейчас Марты не было на кухне, и там хозяйничала молодая, веселая и розовощекая Берта.

«Жизнь просто прекрасная штука! – решил Иоганн. – Особенно когда ты приходишь в нужное место и в нужное время».

… Прочитав «Отче наш» и еще пару молитв Макария Великого, которые Готфрид выучил наизусть еще в детстве, рыцарь опустил голову и задумался.

«Ты нелепый человек! – подумал он. – И ты был им всю свою жизнь… Ты действительно многое мог сделать иначе».

Готфрид сжал зубы так, что ни скрипнули. Взгляд рыцаря скользнул по столу, на котором стояли два одинаковых пузырька, оставленных Джисом.

«Говоришь, Суд Божий? – усмехнулся рыцарь. – Только зачем черт на таком Суде?»

Он встал с колен и громко позвал:

– Иоганн!

Меньше чем через полминуты мальчишка буквально влетел в комнату, что-то пережевывая на ходу.

– Одеваться, – Готфрид кивнул на свои латы. – Быстро.

Иоганн ловко принялся за работу, отмечая про себя, что его хозяин странно ведет себя сегодня. Готфрид стоял неподвижно и не делал, как раньше замечаний.

Затягивая ремни наплечника, Иоганн осторожно спросил:

– Вам не жмет?

– Нет… – тусклым голосом ответил рыцарь. – Поспеши.

Когда работа была окончена, Готфрид попросил мальчишку уйти.

Он снова повернулся к иконам. Облаченный в латы, рыцарь не мог стать на колени и просто смотрел на иконы.

«Да, нелепый человек!.. – подумал он. – Если бы Ты спросил меня сейчас, Господи, больно ли мне?.. Я бы ответил, что нет. Потому что я уже давно привык к боли. Страшно ли мне сейчас?.. Нет. Потому что мне уже нечего бояться. Тошно ли мне?.. Нет, Господи! Потому что внутри меня только пустота…»

Готфрид вдруг вспомнил давно забытый эпизод с крестьянкой, благодарившей его за сына. Он поднял руку, сунул пальцы под левый наплечник лат и кончиками пальцев сумел вытащить крохотный листок бумаги. Это была молитва, написанная мелким подчерком и старательно выведенной каждой буквой:

«Конь стоит на борозде, а соха уже воткнута в землю.

Господи, дай мне сильные руки мужчины, жадные глаза юноши и чистую душу ребенка. Дай разума, побеждающего безумие, дай доброты, преодолевающей ненависть, и дай веры, чтобы я не остался один во тьме.

Освободи меня, Господи, и воззри: конь стоит на борозде, а соха уже воткнута в землю».

Готфрид скомкал записку и положил ее рядом с двумя склянками на столе. Какое-то время, надевая кольчужные перчатки, он рассматривал стол и вещи на нем.

Мелькнула мысль: «Видно, пожалел тот парень, что ушел с крестоносцами в Иерусалим и променял соху на меч…»

Приоткрылась в дверь и в щель просунулась физиономия Иоганна:

– Вас ждут… – начал было он.

– Иду! – оборвал Готфрид.

«Конь стоит на борозде, а соха уже воткнута в землю, – повторил он про себя слова молитвы. – Да, я нелепый