Закопав обгоревшие трупы, полив сверху могилу ортофосфорной кислотой, бригада засобиралась. Курбатов подозвал Вихляя к своему джипу и похлопал по заднему сиденью: "Присаживайся".

Загодя включив проблесковые маячки, эскорт из трех машин тронулся в сторону города.

– Честно говоря, вчера я тебе не поверил, – начал разговор Курбатов.

– А теперь веришь?

– Обращайся ко мне на "вы". И теперь не верю. Потому что разговариваю с трупом. Я вижу, ты хочешь снова дерзнуть?

Андрей Вихляев ответил после долгой паузы:

– Может быть, завтра. Сегодня я устал.

Алексей Викторович Гриневич мог сказать, что сегодня его обезглавили.

Он осознанно шел на этот риск, однако потеря боевого ядра его команды напрашивалась именно на такое безжизненное определение. Пожалуй, он впервые видел, как трясутся у него руки, дрожат губы. С его языка были готовы сорваться слова проклятья. Перед глазами картина Гогена: "Автопортрет с желтым Христом". В чертах художника с пышными усами и мрачным взглядом отчетливо проступили черты Курбатова. Позади него не худая фигура распятого Христа, а целых три казненных на кресте человека. Бессмысленная и жестокая казнь. Воплощение кровавой легенды о толпе, требовавшей распятия... как развлечения.

Он швырнул телефон в стену. Смотрел на разлетевшиеся его части и думал, что, если хорошенько поискать, найдется стекло экрана и сохранившиеся на нем строки: "Трупы своих недоумков найдешь..." Гриневич с трудом мог вспомнить место. Он понял, как сходят с ума, когда едва переборол в себе желание найти экран мобильного телефона.

– Тварь! – в бессильной злобе прошептал он, чувствуя, как наворачиваются на глаза слезы. Он увидел свои руки, тянущиеся к горлу невидимого противника.

Гриневич снял трубку рабочего телефона и позвонил водителю.

– Ты где?

– Обедаю, Алексей Викторович, – с набитым ртом ответил Геншин. "С намеренно набитым ртом", – неприязненно констатировал про себя босс.

– Подъезжай немедленно, – отрубал он слово за словом. – Нужно срочно решить один вопрос.

Ему было плевать на то, что чудом или нет, но Ген-шин остался жив. Вовремя он уехал или запоздал, поскольку выстрелы из винтовок неслись вдогонку его микроавтобусу.

Нажав на клавишу, он набрал другой номер. Услышав мужской хрипловатый голос, повторил то, что секундами ранее сказал водителю, назвав собеседника Андреем.

Прошли двадцать минут. Из них треть он смотрел на водителя и не видел его. Перед глазами женское лицо, которого он боялся – сестры Вихляева. Пожалуй, впервые в жизни он не сможет толком объяснить, что же на самом деле произошло. В разговоре он мог оперировать деталями, что не состыковывалось с действительностью: он действительно не знал, имело ли место убийство. А текстовое сообщение – всего лишь злая шутка. Он дорого заплатил бы за это. Только Курбатов не был похож на артиста, решившего сыграть комическую пьесу, он был человеком, способным причинить неприятности тому, кто их не ждал. "Я ждал, я ждал", – стучало в голове Гриневича.

Он скакал с одного предмета размышлений на другой и не чувствовал, как им овладевает лютая ненависть. Она всегда была рядом, и только сейчас решила проявить себя.

Когда в кабинет вошел его заместитель Андрей Розовский, Гриневич хватил рукой по столу и обратил на него внезапно потухший взгляд.

– Что случилось, Алексей Викторович? – спросил Розовский, подходя к столу.

– Они не вернулись, – не сразу ответил Гриневич. – Я получил месседж. Может, ты сядешь?

– Их убили?

– Успокойся, пока никто ничего толком не знает. Рано паниковать и падать в обморок. Я скажу когда для этого настанет время, – пообещал он.

В молчании прошла минута, другая. "Возможно, – думал в это время Гриневич, – и водитель и Андрей Розовский, работавший в "Артике" чуть больше двух лет, вспоминали его слова: "Никто не пожалеет вас, если вы попадете в неприятности"

Он мог сказать себе, что подобрал этих людей когда они остались не у дел. Он оперировал своими словами и определениями, хотя они походили на "общепринятые" шаблоны: государство дало им навыки и бросило их уже в ранге профессионалов; свое они отработали. Это он, Алексей Гриневич, подобрал их, дал им то, чего они заслужили: общение, деньги. Он заставил их уважать себя.

Он понимал, что эти мысли не уживаются с его истинным настроением. Они напыщенные, неуместные, как выкрик скудоумного болельщика под руку спортсмену во время теннисного матча: "Россия вперед!"

– Нужно съездить. Посмотреть, – отрывисто проговорил он.

– Вдруг Курбатов оставил там оперов? – предположил Геншин.

– Не глупи. Этот шаг ему ничего не даст. Связь между мной и боевиками ему даже устанавливать не надо.

– Нас могут арестовать, когда мы повезем трупы...

– Кто тебе сказал, что мы их куда-то повезем?

Водитель надолго замолчал.

Гриневич запоздало поймал себя на странноватой, однако отдающей реальностью мысли: он опустился с высот, на которых обитал, на обычный уровень, став обычным человеком. Обнаружил в себе массу недостатков, о которых раньше и не подозревал. Задумался над тем, что, оказавшись в таком трудном положении, недостатки нужно отнести к достоинствам и сказать себе: "Ничто человеческое мне не чуждо".

Аликанте, Испания, неделю спустя

Вилла, имеющая имя собственное – Консуэло, нашла себе место на плосковершинной части скалы, о подножие которой бились не переставая волны Средиземного моря. Это тихое местечко было частью провинции Аликанте и будто представляло ее в миниатюрном виде. Внутренняя территория холмистая, с фруктовыми деревьями, виноградниками, оливковыми рощами. Прибрежная равнина покрыта садами апельсиновых деревьев, вдоль моря тянутся пляжи.

На этих берегах карфагеняне построили морские базы, они пережили арабское завоевание, прежде чем их отвоевали королевские дома Кастилии и Арагона.

В полукилометре от виллы раскинулся небольшой туристический городок, обычно оживленный в летний сезон, где белые домики рыбаков сохранили обаяние былых времен.

– Потрясающе красивое место! – уже в который раз бросал, словно не доверяя увиденному, Гриневич. Он выбрал местом встречи уютную беседку. Отсюда каменная лестница вела к тихой бухте, стиснутой с двух сторон скалами, и обрывалась она на песчаном пляже.

Сенешаль по имени Феликс, одетый в белую рубашку и черные брюки, сервировал стол, поставив сбоку ведерко, наполненное водой со льдом; из него виднелось горлышко бутылки "Столичной".