струйка дыма. Снятые с маячной опоры балки валялись тут же, предназначенные на дрова. — Костёр я, так и быть, разожгу, а ты набери-ка воды. Там, справа, за скалой есть родничок, вода-как слеза, только холодная очень. И поскорее, а то жрать охота прямо-таки нечеловечески…

— Фляжка — это, конечно, неплохо…. — задумчиво произнёс Казаков. — Оловянная такая, плоская, граммов на двести-двести пятьдесят… Как там у Конана Дойля: если на мне брюки, значит в них есть задний карман, а если есть задний карман — то он не пустует. Отхлебнуть чутка, стресс снять при случае, предложить кому-нибудь для знакомства… Но по-настоящему надо вот так, из бутылки!

И сделал глоток прямо из горлышка. Уровень тёмного напитка в мутном стекле заметно уменьшился.

— Инспектор Лестрейд говорил о револьвере. — Сергей протянул собеседнику обструганную веточку нанизанным на неё куском колбасы. — Хлебать благородный напиток из горла̀, словно какой-нибудь «Агдам» или, прости господи, «Солнцедар» — это типичный интеллигентский декаданс поздне-брежневского разлива. Нет, я уж лучше как приличный человек, из стакана̀…

И плеснул рома в жестяную кружку, (родом с Земли, отметил Казаков, как и многое на борту 'Штральзунда), натрусил смеси пряностей из бумажного фунтика. Понюхал, выжал в кружку два крошечных ярко-зелёных плода, формой, напоминающих лимоны. Их он набрал по дороге, ободрав попавшийся по дороге куст.

— Эстет. — оценил усилия собутыльника Казаков. — А ещё говоришь — приличный человек! Не умеешь ценить природный продукт, натуральный!

— Эстет на Земле остался. — ответил Сергей, намекая на старинного приятеля по словесным играм, который как раз носил это прозвище. — Как он, кстати? Я пытался дозвониться, не отвечает…

— Понятия не имею. — Казаков потянулся в полупустой бутылке. — Может, просто городской номер отключил, сейчас многие так делают. Я в последний раз видел его лет пять назад — кропал статейки в каком-то литературном журнальчике и пил, как подорванный. Но жил, вроде, там же, на Речном… А ты что, его тоже сюда позвать хотел?

Сергей поставил кружку на уголья, поворочал, устраивая так, чтобы не опрокинулась.

— И в мыслях не было. Ты же знаешь, он, в сущности, кроме болтовни да фантазий никогда и ни на что способен не был…

— Фантазий, говоришь? — Казаков сощурился. — А сам-то? Или я, к примеру? Те же уши, только в профиль… то есть фантазии. В профиль.

— На комплимент нарываешься? — Сергей иронически, с подначкой ухмыльнулся. — Не дождёшься. Скажу только, что искал того, кому могу доверять в трудной ситуации. Такой, как сейчас, к примеру.

— Что же в ней трудного? — искренне удивился Казаков. — Сидим, бухаем, море вокруг, природа, колбаска опять же жареная…

— Дай срок, сам поймёшь. — загадочно посулил собеседник. — И хорошо бы не слишком поздно.

— Не пугай, пуганый… — пробурчал Казаков. Невнятно пробурчал, неразборчиво, поскольку рот был занят колбасой. — Ты лучше скажи: те зеркала, что остались на 'Штраьзунде — они зачем? Запасные?

Вчера, уже под вечер, они заглянули в Переулок Пересмешника к мастеру зеркальных дел (Сергей представил его, как мессира Безанта) — чтобы забрать несколько тяжёлых свёртков с тщательно завёрнутыми в мягкую ткань зеркальными пластинами. Владелец лавки предлагал прислать их домой, на Смородиновый, но Сергей категорическиотказался доверять кому-то ценный заказ. Так что пришлось самим складывать свёртки в фиакр, а потом переносить их в дом под недоумёнными взглядами матушки Спуль. А наутро — повторять процедуру, чтобы доставить свёртки на верфь и разместить их в каюте на «Штральзунде», старательно предохраняя хрупкое содержимое от ударов и сотрясений. По мнению Казакова, совершенно напрасно, повредить всерьёз пластины, изготовленные из толстенного, в три пальца, стекла и — это надо ещё умудриться.

— Нет, это для «Бесова Носа». — отозвался собеседник. Смесь забурлила и он, прихватив ручку тряпицей, снял кружку с огня и понюхал. — Тебе налить?

Казаков помотал головой.

— Зеркала, значит, никакие не запасные, а для маяка на Бесовом Носу. Их надо вставить в зеркало, и тогда он сможет полноценно подсвечивать Фарватер. Я эти пластины тогда же заказал, вместе с этими…

И показал на возвышающуюся посреди площадки маячную опору. Зеркальная, составленная из отдельных колец чаша загадочно посверкивала отсветами трёх разноцветных лун.

— Оно что же, по ночам действовать не будет? — осведомился Казаков. — Солнца-то нет, а такого света наверняка не хватит…

— Хватит, не боись. Возвращаться будем — нарочно подгадаю так, чтобы прибыть сюда ночью, сам и убедишься. Только не спрашивай, как так получается — сам ещё не знаю…

— Тебе виднее. — Казаков потряс бутылку с жалкими остатками рома, отложил в сторону и пристроил над угольями сразу три палочки с нанизанными на неё кусочками колбасы. Купленный в Зурбагане, в припортовой лавочке продукт исходил каплями жира — тяжёлые, янтарные, они падали на угли и с шипением испарялись, испуская одуряющий запах.

— … Опустили мы пальцы, как мудрецы

В коричневый соус из жирной овцы… — нараспев процитировал он.

— … И тот, кто не ели из того котла,

Отличить не умеет добра от зла… [1] — закончил Сергей. Похоже, поэтические пристрастия старого друга за эти годы ничуть не изменились. Впрочем, как и его собственные.

— Надо бы в следующий раз баранины взять. — сделал вывод Казаков. — Замариновать, помидорчиков, лучка красного. Шашлычок бы соорудили…

— Обязательно соорудим. — посулил Сергей. — а сейчас — давай, сил больше нет…

Некоторое время внимание собеседников целиком было поглощено колбасой и остатками рома.

— Кстати, о том корабле, что на скалах… — Казаков вытер лоснящиеся от жира губы тыльной стороной ладони. — Может, завтра всё же заглянем туда, осмотрим? Сам ведь говоришь, он там до первого серьёзного шторма — а ну, как не долежит до нашего возвращения?

Сергей замялся.

— Не хотел тебе говорить, думал, успеется. А теперь вижу — надо, наверное. Тут выяснилось, этим кораблём, а может, и со всем Миром Трёх Лун, что-то неладно. Даже не то, чтобы неладно