— Боже мой, значит, и эта ночь была не сном, а явью! — прошептал потрясенный Глеб и, взглянув на будильник, который стоял на серванте, чуть не застонал от ужаса — он показывал ровно шесть часов!

Наверное, Ольга уже бросилась на его поиски. Дрожа, натянул на себя мокрую одежду и чуть не околел от холода. Сразу потекло из носа, из глаз. Проклиная все на свете, сбросил с себя одежду и, последовав совету Мани, натянул на голое тело трикотажные кальсоны и такую же рубашку, а уже поверх них свою одежду. Не высохшая за ночь одежда все равно холодила, даже через трикотаж, но было уже терпимо. Одевшись, он бросился из дома бегом, надеясь на чудо, рассчитывая, что Оля заспалась. Но чудеса здесь происходили в основном ночью и только с ним — она ждала его у ворот дома покойной матери.

— Где же ты провел эту ночь? — спокойно спросила она его.

— Понимаешь, произошла неразбериха. Ночью, прогуливаясь, заблудился, попал в какую-то долбанку, полную ледяной воды, так что поневоле искупался. Постучал в ближайший дом, напросился к незнакомым людям. Большое им спасибо, обогрели, дали возможность переждать до утра, — в отчаянии врал Глеб.

Он говорил, что приходило в голову, и только тут вспомнил, что землю, которую собрал на могиле, он швырнул в призрака, когда убегал, и идти к священнику не с чем. Стал лихорадочно придумывать новую версию, но ничего спасительного на ум не приходило.

«Может, рассказать правду или хотя бы полуправду?» — подумал он в отчаянии.

— Считай, что поверила тебе, — холодно сказала Ольга. — Особенно когда увидела, из чьего двора ты выходишь.

Екнуло сердце.

— Предупреждала тебя: не к добру она приманивает тебя.

Немного отлегло: значит, виноват не он.

— Бери землю и пошли побыстрее к священнику, пока тот дома и никуда не уехал.

Снова екнуло сердце — теперь уже не отвертеться! Поступью обреченного на смертную казнь через четвертование он подошел к своему верному БМВ слева и не поверил своим глазам — возле закрытой дверцы стояла трехлитровая банка, полная земли! Вздохнув с облегчением и не задумываясь, как она могла здесь оказаться, он быстро сел в машину и положил банку под переднее пассажирское сиденье. От сердца отлегло, и сразу настроение улучшилось.

«Жизнь как тельняшка, темные полосы чередуются со светлыми», — вспомнил он чей-то афоризм и задохнулся от ощущения вдруг привалившего счастья в виде трехлитровой банки.

— Что ты там копаешься? — недовольно спросила Оля. — Нам надо еще пешком идти километра два.

— Почему пешком? Поедем на авто. Ночью, до того, как я влез в лужу, сумел устранить неисправность. Доберемся быстро и с комфортом, — довольно сказал он, открывая ей дверцу.

Вдруг, с внезапно проснувшимся подозрением, извлек банку из-под сиденья, открыл ее и внимательно понюхал. Запаха самогонки не было — это была другая банка!

Оля пристально посмотрела на него:

— Что-то не так?

— Нет, все так. Просто на меня нашло.

— Ты говорил, что землю запаковал в газету, а она, оказывается, в банке. Ты что-то темнишь.

— Да все в порядке! Ночью, когда чинил машину, пересыпал землю в банку, так надежнее.

— Хорошо, если это так, хотя, похоже, ты что-то недоговариваешь.

— Хочешь — верь, хочешь — нет, но все обстоит так, как я сказал, — и Глеб постарался придать своему лицу честное выражение.

— Бог с тобой. Ты думаешь ехать или будем здесь сидеть вечно? — зло спросила Ольга.

Отец Никодим оказался внешне совсем не таким, каким представлял его Глеб. Это был светловолосый подтянутый тридцатипятилетний мужчина с небольшой рыжей бородкой на худощавом открытом лице, сразу вызывавший симпатию. Он, увидев их, догадался о цели визита, не выказав ни тени недовольства из-за столь раннего посещения. Он даже извинился за то, что вчера не смог быть на похоронах, но причины отсутствия не назвал. Отец Никодим, скрывшись в смежной комнате, быстро облачился в церковное одеяние, разжег кадило. За все время попадья не показывалась на глаза, ни малейшим звуком не выдала своего присутствия в квартире.

Глебу было любопытно посмотреть на обряд, но он, почувствовав смертельную усталость, вернулся в машину, чтобы хоть немного отдохнуть. Вскоре пришла Ольга, она с трудом растолкала его, но и после этого он минут пять то и дело часто моргал, стараясь прогнать сон. Когда они ехали обратно, Оля спросила его:

— Ты ничего не хочешь мне рассказать?

— Пока ничего, а что? — Он нервно зевнул.

— Смотри, чтобы поздно не было! — зло сказала Ольга, отвернулась и больше не заговаривала.

Глеб не испытывал ни малейшего желания идти на кладбище, где ночью видел призрак тещи, но деваться было некуда, да и рассказать об этом он не мог — его могли не так понять. Решил, что он, достаточно натерпевшись за два дня, оставшиеся несколько часов как-нибудь переживет, тем более что стало уже светло. Утро было хмурое, и снова, как ночью, начал моросить мелкий дождик.

При свете дня кладбище выглядело умиротворенным, и Глебу не верилось, что всего несколько часов тому назад он натерпелся здесь столько страха и бежал отсюда, объятый ужасом. Ничего необычного не было и на могиле тещи. По-прежнему на ней было три венка из зеленой хвои и искусственных цветов, которых он не обнаружил ночью. Вдруг Оля, остановившись, присела.

— А что это за две ямки? — спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь.

Глеб присмотрелся и сразу понял, что это следы от его коленей, оставленные, когда он набирал землю. Вот здесь, на расстоянии чуть больше вытянутой руки, он увидел тогда призрак тещи.

— Может, это кто-то колдовал? — невинно предположил он, в душе надеясь, что Ольга сейчас проявит свою «зацикленность» и суеверность, а он позлорадствует.

— Не исключено, и мне это не нравится, — оправдала она умозаключения Глеба, и тот с трудом удержался, чтобы не улыбнуться.

Поминали они недолго. На соседнем столике — своего пока не было — расставили закуски и бутылки водки, выпили-помянули, потом еще. На кладбище было довольно людно. Многие, помянув своих усопших родственников, подходили к ним. Люди шли по одному, группами, получали горсть конфет, выпивали стопку водки и освобождали место другим. В двенадцать часов дня они собрали со столика объедки и пустые бутылки, поспособствовали разрастанию мусорника, раскинувшегося вокруг кладбища, и ушли.

Когда перед отъездом они закрыли опустевший дом на громадный замок, на крыльцо вышел здоровенный черный кот и присел, семафоря переливающимися зелеными глазами. Глеб посмотрел на него с симпатией и жалостью: что теперь, после смерти хозяйки, ожидало его? При жизни тещи он никого не подпускал к себе, часто проявлял скверный характер.

— Уйдет со двора дня через два-три, — успокоили соседи, — найдет нового хозяина.