Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ладно. Что мы имеем?
— В нее стреляли из браунинга двадцать второго калибра, поэтому ей удалось выжить. Пистолет мы нашли. Залаченко признает, что оружие принадлежит ему.
— Ага. Иными словами, он знает, что мы обнаружим на пистолете его отпечатки пальцев.
— Именно. Но говорит, что в последний раз видел пистолет, когда тот лежал в ящике письменного стола.
— Значит, вероятно, распрекрасный Рональд Нидерман взял оружие, пока Залаченко спал, и выстрелил в Саландер. Можем ли мы доказать обратное?
Прежде чем ответить, Соня Мудиг несколько секунд подумала.
— Он прекрасно разбирается в шведском законодательстве и методах полиции. Абсолютно ни в чем не признается и жертвует Нидерманом как пешкой. Даже не знаю, что мы сможем доказать. Я попросила Эрландера отправить его одежду экспертам и проверить на наличие следов пороха, но он, вероятно, станет утверждать, что два дня назад тренировался в стрельбе.
Лисбет Саландер ощутила запах миндаля и этанола. Казалось, будто у нее во рту спирт, и она попробовала сглотнуть, но язык не подчинялся — похоже, он полностью утратил чувствительность. Лисбет попыталась открыть глаза, но не смогла. Откуда-то издалека до нее доносился голос, вроде бы обращавшийся к ней, но разобрать слова ей не удавалось. Потом она услышала этот голос совершенно отчетливо.
— Мне кажется, она просыпается.
Лисбет почувствовала, что кто-то касается ее лба, и попыталась отмахнуться от этой нахальной руки. Левое плечо тут же пронзила острая боль, и Лисбет расслабила мышцы.
— Вы меня слышите?
Пошел вон.
— Вы можете открыть глаза?
Что это за идиот ко мне пристает?
Под конец Лисбет приподняла веки. Сперва она увидела только странные световые точки, а потом в поле зрения стала проступать некая фигура. Она попыталась сфокусировать взгляд, но фигура все время ускользала. У Лисбет было такое ощущение, будто у нее сильное похмелье и кровать непрерывно кренится.
— Стрлнь, — произнесла она.
— Что вы сказали?
— Диот, — сказала она.
— Отлично. Не могли бы вы снова открыть глаза.
Она чуть приподняла ресницы и сквозь узкие щелочки увидела незнакомое лицо. Каждая деталь была ей ясно видна: над ней склонился светловолосый мужчина с ярко-голубыми глазами и странно угловатыми чертами.
— Здравствуйте. Меня зовут Андерс Юнассон. Я врач. Вы находитесь в больнице. У вас серьезные травмы, и сейчас вы восстанавливаетесь после операции. Вы знаете, как вас зовут?
— Пшаландр, — сказала Лисбет Саландер.
— Хорошо. Окажите мне услугу. Посчитайте до десяти.
— Раз, два, четыре… нет… три, четыре, пять, шесть…
Тут она снова отключилась.
Однако доктор Андерс Юнассон остался доволен полученными ответами. Она назвала свою фамилию и начала считать. Это признак того, что рассудок у нее по-прежнему в относительном порядке и что она не проснется овощем. Он записал время пробуждения — 21.06, примерно через шестнадцать часов после окончания операции. Андерс Юнассон проспал бо́льшую часть дня и приехал обратно в Сальгренскую больницу около семи вечера. Вообще-то у него был выходной, но накопилось много срочной бумажной работы.
Он не удержался и зашел в реанимацию, чтобы взглянуть на пациентку, в мозгу которой копался ранним утром.
— Дайте ей еще немного поспать, но внимательно следите за ее ЭКГ. Я опасаюсь того, что в мозгу может образоваться отек или кровоизлияние. Похоже, у нее возникла острая боль в плече, когда она попыталась пошевелить рукой. Если она проснется, можете давать ей по два миллиграмма морфина в час.
Покидая больницу через главный вход, он пребывал в удивительно приподнятом настроении.
Когда Лисбет Саландер вновь проснулась, стрелки часов приближались к двум часам ночи. Она медленно открыла глаза и увидела конус света на потолке. Через несколько минут она повернула голову и поняла, что на шею ее надет фиксирующий воротник. Голова тупо болела, а при попытке переменить положение Лисбет ощутила резкую боль в плече и снова закрыла глаза.
«Больница, — подумала она. — Что я тут делаю?»
Лисбет чувствовала страшную слабость.
Поначалу ей было трудно собраться с мыслями, но затем стали всплывать отрывочные воспоминания.
Когда она припомнила, как выбиралась из могилы, ее на несколько секунд охватил ужас. Потом она сжала зубы и стала сосредоточенно дышать.
Лисбет Саландер констатировала, что жива. Правда, не была уверена, хорошо это или плохо.
Что произошло, она толком не помнила, мелькали лишь смутные, отрывочные видения — сарай и то, как она яростно замахнулась топором и вдарила по лбу своему отцу, Залаченко. Жив он или мертв, она не знала.
Лисбет никак не могла припомнить, что именно приключилось с Нидерманом. Вроде бы ее поразило то, как он со всех ног бросился бежать, а почему — так и осталось непонятным.
Вдруг она вспомнила, что видела чертова Калле Блумквиста. Лисбет засомневалась, не приснилось ли ей все это, но она помнила кухню — вероятно, то была кухня в Госсеберге — и вроде бы видела, как он к ней подходит. «Должно быть, у меня были галлюцинации», — подумалось ей.
Казалось, события в Госсеберге происходили давным-давно или вообще приснились ей в нелепом сне. Лисбет сосредоточилась на настоящем моменте.
Она ранена, это ясно и без посторонней помощи. Она подняла руку и пощупала голову — та была основательно забинтована. Внезапно Лисбет вспомнила. Нидерман. Залаченко. У старого подлеца тоже оказался пистолет — браунинг 22-го калибра. По сравнению с любыми другими видами огнестрельного оружия он относительно безобиден, поэтому-то она и жива.
«Мне прострелили голову, — вспомнила она. — Я могла засунуть во входное отверстие палец и пощупать мозг».
Теперь Лисбет удивилась тому, что жива, но это ее волновало на удивление мало: по сути дела, ей было все равно. Если смерть и есть та черная пустота, из которой она только что выплыла, то ничего страшного в ней нет. Особой разницы не чувствуется.
Сделав это эзотерическое наблюдение, Лисбет закрыла глаза и снова заснула.
Продремав всего несколько минут, она услышала движение и приоткрыла глаза. Над ней склонилась сестра в белом халате, и Лисбет снова опустила веки, притворяясь спящей.
— Мне кажется, вы не спите, — сказала сестра.
— Ммм, — произнесла Лисбет Саландер.
— Здравствуйте, меня зовут Марианн. Вы понимаете, что я говорю?