Что ж, я решил, что было бы дурно отказать этому доброму господину, и я сказал, что готов последовать его совету, потому что слышал, что многие делают на акциях просто кучи денег.

Я начал торговлю осторожно и понемногу, но наращивая ставки при выигрыше. Мой приятель занялся тем же.

Мы заночевали в Нью-Хейвене и на следующее утро уже в пять минут десятого стояли перед гостеприимной дверью этой игорной лавочки. Проповедник был счастлив видеть нас еще раз. Видно, он думал, что сегодня будет его черед выигрывать. Но я снял с заведения без малого пятнадцать сотен. Когда на следующее утро мы опять появились перед ним и я протянул ему приказ продать пять сотен сахарных, он поупирался, но все-таки принял его – молча! Курс вырос на пункт, я закрыл торговлю и протянул ему квитанцию. Моя прибыль составила ровно пятьсот долларов, и столько же я внес маржи. Он достал из сейфа двадцать полсотенных, трижды их очень медленно пересчитал и еще раз пересчитал у меня на глазах. Казалось, что у него пальцы покрываются слизью, так что бумажки просто не отлипали от них, но наконец он справился и отдал деньги мне. Он скрестил руки на груди, прикусил нижнюю губу и, покусывая ее, уставился на верхнюю фрамугу окна за моей спиной.

Я сказал ему, что хотел бы продать две сотни стальных. Но он даже не шевельнулся в ответ. Он просто меня не слышал. Я повторил свою просьбу, но на этот раз сказал – три сотни стальных. Он повернулся ко мне. Я ожидал, что сейчас будет речь. Но он просто смотрел на меня. Затем подвигал губами и сглотнул, как если бы собирался начать изобличение неописуемого политического бесчинства, царящего из-за продажности оппозиции.

Наконец он шевельнул рукой в направлении денег, которые я держал перед собой, и произнес:

– Убери этот мусор!

– Что убрать? – изумился я. Я просто не понял, куда он показывает.

– Куда ты направляешься, студент? – он говорил очень внушительно.

– В Нью-Йорк, – ответил я.

– Да, вот это верно, – сказал он, кивнув головой раз двадцать. – Это со-вер-шенно правильное решение. Отсюда вам нужно уезжать, да, потому что теперь я точно знаю две вещи – две, студент! Я знаю, кто вы такие, и я знаю, кем вы не являетесь. Да! Именно так!

– И в самом деле? – Я говорил очень вежливо.

– Да. Вы оба… – он сделал паузу, а затем перестал быть похожим на парламентского оратора и зарычал: – Вы – две самые хищные акулы в Соединенных Штатах Америки! Студенты? Как бы не так! Вы бы еще прикинулись первокурсниками!

Мы оставили его разговаривать с самим собой. Скорее всего, ему не так уж жалко было денег. Ни один профессиональный игрок не думает много о деньгах. Все дело в игре, а судьба переменчива. Его гордость уязвило то, что он так в нас ошибся.

Вот так я в третий раз вернулся на Уолл-стрит. Я, естественно, много думал, пытался понять, в чем точно недостаток моей системы, из-за которого я терпел поражения, торгуя в конторе Фуллертона. Мне было двадцать, когда я сделал свои первые десять тысяч, но – проиграл их. Но я знал, как и почему: я все время играл, не обращая внимания на ситуацию; потому что, когда я не мог играть по своей системе, в основе которой лежали опыт и расчет, я начинал ставить вслепую, наудачу. Вместо того чтобы быть уверенным в выигрыше, я питался азартными надеждами. Когда мне было двадцать два, в моем распоряжении были уже пятьдесят тысяч, и все это я потерял 9 мая. Но теперь я точно знал – как и почему. В этот жуткий день цены скакали как бешеные, и телеграф постоянно запаздывал. Но я еще не понял, почему я проигрался после возвращения из Сент-Луиса и после 9 мая, когда уже схлынула паника. У меня были свои теории, то есть идеи насчет того, как избежать ошибок, которые, как мне казалось, я обнаружил. Но все это следовало проверить на деле.

Чтобы научиться, чего не надо делать, лучше всего – потерять все, что имеешь. А когда знаешь, чего не надо делать, чтобы не терять деньги, начинаешь учиться тому, что надо делать, чтобы выигрывать. Тот, кто это понял, уже начал учиться.

Одной из важных причин ошибок в игре среднего биржевого охотника, или «ленточного червя», как они порой себя называют, имея в виду телеграфную ленту, которая составляет главную страсть их жизни, является чрезмерная специализация. Результатом оказывается негибкость, которая обходится слишком дорого. В конце концов, спекулятивная игра не сводится исключительно к математике или к набору правил, хотя главные законы этой игры отличаются изрядной жесткостью. Даже у меня к чтению ленты примешивается что-то такое, что больше арифметики. Это то, что я называю поведением акций, то есть движение курса, которое позволяет судить, будет ли он меняться в соответствии с закономерностями, которые случалось наблюдать в прошлом. Если курс ведет себя не так, как должен бы, лучше эти акции не трогать. Ведь если ты не можешь знать, в чем там дело, то и не угадаешь, в каком направлении курс будет изменяться. Нет диагноза – нет и прогноза. Нет прогноза – нет и прибыли.

Это очень старая идея, что нужно следить за поведением курса и изучать его поведение в прошлом. Когда я впервые очутился в Нью-Йорке, в одной брокерской конторе был Француз, любивший поговорить о своих графиках. Сначала я решил, что это какой-то юродивый, которого фирма держит просто по доброте. Потом я понял, что он на редкость убедительный и интересный собеседник. Он говорил, что в этом мире не лжет, потому что просто не в состоянии, только одна вещь, и это – математика. С помощью своих кривых он мог предсказывать движения рынка. К тому же он мог и анализировать их и мог, к примеру, объяснить, почему Кин повел себя правильно, когда вздул курс привилегированных акций компании «Атчинсон», и почему он позднее оказался не прав в истории с пулом на акции Южно-Тихоокеанской железной дороги. Время от времени кто-нибудь из профессиональных биржевиков пытался использовать систему Француза, но потом все они возвращались к собственным ненаучным методам зарабатывать на хлеб с маслом. Они говорили потом, что их система «попал или промазал» обходится дешевле. Я слышал рассказ Француза о том, как Кин признался ему, что его графики верны на сто процентов, но этот метод не дает возможности быстро действовать на активном рынке.

Тогда здесь была одна контора, в которой вычерчивали графики ежедневных изменений курса. Можно было одним взглядом ухватить, как менялся курс в последние месяцы. Сравнивая кривые для отдельных акций с кривой для рынка в целом, клиенты могли оценить, действительно ли акции, которые им ненаучно посоветовали купить, могут пойти в рост. Люди использовали эти графики как дополнительную подсказку. Сегодня графики движения курсов можно найти во многих брокерских домах. Их готовят профессиональные статистики, причем не только для акций, но и для сырьевых товаров.

Я бы сказал, что графики могут помочь тем, кто их умеет читать или, точнее, кто умеет их усваивать. Но средним читателем графиков обычно завладевает идея, что эти пики и провалы, основные линии движений и вторичные изменения курсов, в сущности, и определяют всю спекулятивную игру. Если он доведет эту свою идею до логического предела, он обречен на разорение. Так, я слышал об одном чрезвычайно способном человеке, в прошлом партнере одного из известных и уважаемых брокерских домов, который получил хорошее математическое образование. Он окончил знаменитый инженерный институт. Этот человек разработал графики, основанные на тщательном и детальном изучении динамики цен на многих рынках – акций, облигаций, хлопка, пшеницы, денег и тому подобного. Он собрал данные за многие годы, вычислил коэффициенты корреляции и размах сезонных колебаний и – словом, все. Он годами использовал свои графики в ходе торгов на бирже. На самом деле он просто использовал результаты некоторых очень разумно рассчитанных усреднений. Мне говорили, что он выигрывал всегда, пока мировая война не смяла все и не сделала все прошлые наблюдения бесполезными. Я слышал, что он и его последователи потеряли миллионы, прежде чем смирились с поражением. Но даже мировая война не может помешать рынку акций быть бычьим, когда есть соответствующие условия, и быть медвежьим при другой конфигурации событий. Чтобы знать, как делать деньги, мужчине достаточно уметь верно оценивать условия.