– Полагаю, Дюран, у тебя была причина вламываться сюда?

– Я принес тебе это, милорд, – Дюран положил на стол мешочек и вытащил из него маленькие песочные часы.

– Это шутка? – холодно поинтересовался Джон. – Если так, мне она не кажется смешной.

– Это вполне понятно, ведь в твоем положении нет ничего смешного, милорд. Но мне показалось, тебе не помешает напомнить, что время, отпущенное на то, чтобы сделать выбор, на исходе.

Принц нахмурился. Обычно дерзость рыцаря ему нравилась – мало кому хватало мужества быть таким же откровенным, как Дюран, но иногда она раздражала.

– Выбор? – повторил Джон. – Сегодня все твои шутки попадают далеко от цели.

– Выбор у тебя есть, милорд. Ты можешь цепляться за союз с французским королем или попытаться заключить мир с братом.

– Это, по-твоему, и есть выбор? – с издевкой осведомился принц. – С равным успехом ты мог спросить, где я предпочел бы жить, в Содоме или в Гоморре.

– Может показаться странным, – процедил Дюран. – но как по мне, выбор прост. В Содоме ты будешь приспешником Филиппа, а может, и его прислужником. В Гоморре – наследником английского трона.

Джон грохнул своим кубком о стол:

– Я никому не прислужник!

– Но именно так тебя и будут называть при французском дворе, пусть и за глаза. Как только Ричард снова ступил на английскую землю, твоя ценность для Филиппа резко упала. Он по-прежнему будет величать тебя союзником и бросать иногда крохи со своего стола, вроде Эвре. Но ты не будешь равным ему, и лучше бы тебе подумать, что это означает. Ты не из тех, кому легко заискивать или прикусить язык, а Филипп потребует и того, и другого.

Дюран рисковал, высказываясь с такой прямотой. Но он был уверен, что не открыл Джону ничего нового – тот был кем угодно, но только не дураком. Его просто требовалось подтолкнуть в верном направлении и убедить, что это единственно возможный путь.

Джон подтвердил это, сказав с горечью:

– А Ричард, по-твоему, не заставит меня пресмыкаться и вилять хвостом?

«Заставит, если тебе повезет», – подумал Дюран, а вслух сказал:

– Полагаю, ты прав. Но немного унижений не такая уж высокая цена за корону, милорд. – Он склонился над столом, глядя Джону прямо в глаза. – Если и есть на свете человек, который не доживет до старости, то это твой брат. Чудо, что он до сих пор смог избежать смерти. Рано или поздно его удача иссякнет, и в этот момент ты должен быть рядом, чтобы этим воспользоваться.

Глаза Джона имели необычный ореховый цвет, но теперь, когда на них упал отсвет стоящей у его локтя свечи, они показались золотистыми.

– Боюсь, ты забыл маленькую испанскую женушку Ричарда. Что, если она родит ему сына?

Дюран пожал плечами.

– Есть такой риск, милорд. Но даже если родит, каковы шансы, что Ричард проживет достаточно долго, чтобы его сын вырос? Никто не захочет короля-ребенка, если есть взрослый мужчина.

– Дюран, ты предлагаешь мне поставить на кон все, полагаясь на то, что может случиться, а может, и нет.

– С каких это пор тебе разонравилось рисковать, милорд? Ты поставил на то, что Ричард не вернется, и проиграл. В новой игре шансы повыше.

Джон вглядывался в свой кубок с вином, будто искал там ответ.

– Что, если Ричард откажется простить меня? На его ноттингемском совете меня провозгласили предателем и изгоем.

Дюран улыбнулся про себя, уверенный, что загнал своего барана. Он позволил себе несколько мгновений наслаждаться триумфом, затем начал развивать успех, делая все возможное, чтобы развеять сомнения Джона. Делая то, чего хотела он него его королева.

Алиенора стояла на укреплениях высокого каменного донжона Порчестерского замка, не обращая внимания на колючий дождь и порывы ветра. Гавань Портсмута представала темно-серой поверхностью, испещренной белыми барашками волн; там где прибой обрушивался на берег, высоко в воздух взлетали хлопья пены. Ей уже не удавалось рассмотреть парус галеры своего сына. Глаза Алиеноры пристально вглядывались в горизонт, но видели лишь штормовые тучи и бушующее море.

– Мадам!

Обернувшись, Алиенора увидела спешащую к ней вдоль парапета графиню Омальскую. Встречный ветер раздувал плащ за спиной женщины. Король и его мать прибыли в Портсмут двадцать четвертого апреля, и вскоре к ним присоединилась Хавиза, желавшая сопровождать их в Нормандию. Алиенора была рада ее обществу, и королеву тронуло, что ее подруга решилась выйти на бастион, тогда как другие женщины жаловались, что от высоты их мутит. Видимо, Хавиза услышала, что судно Ричарда вышло в море в разгар бури.

– Это правда? – Хавиза запыхалась и старалась не смотреть вниз, на двор замка. – Король в самом деле вышел в море один?

Алиенора кивнула:

– С каждым днем он становился все более беспокойным, и сегодня окончательно потерял терпение. Этим утром он выдал Портсмуту первую его королевскую хартию, а вечером объявил, что больше не станет ждать. Как видишь, – она указала на гавань, заполненную сотней стоящих на якоре кораблей, – кормчие его флота отказывались выходить в плавание в такой шторм. Но Ричард не стал их слушать, и «Морской клинок» вышел в море сразу после того, как прозвонили час девятый.

Хавиза дрожала и куталась, как могла, в плащ. Она не могла представить, чтобы кто-то в здравом уме вышел в море в такую ужасную погоду, и была рада, что находится сейчас здесь, а не рядом с Ричардом, в темном бушующем море.

Алиеноре слишком хорошо было знакомо такое помешательство Ричарда – оно перешло ему по наследству от отца. Генрих нередко противопоставлял свою волю ярости природы, выходя в плавание в погоду куда хуже этого майского шквала. Когда они плыли в Англию на свою коронацию, Генрих решил бросить вызов свирепому ноябрьскому шторму, и спустя многие годы Алиеноре становилось плохо при одном лишь воспоминании о том душераздирающем переходе через Пролив. Еще она не забыла свои ярость и разочарование, когда муж повез ее в Англию в качестве пленницы, которая была неспособна возразить, когда он отказался пережидать яростный шторм, или помешать ему взять с собой