своим молчаливым товарищам, – прошу любить и жаловать. Мадемуазель Ирина Ивановна Шульц, моя учительница… в Александровском корпусе. Ещё прошлой весной на уроках у вас сидел, Ирина Ивановна… и экзамен выпускной сдавал…

– Представьте же своих друзей, – прежним неестественным голосом сказала Ирина Ивановна.

– О, простите. Это Юра Кевнарский, из Полтавского корпуса, а это – Иван Бурмейстер, из Омского. Мы тут, так сказать, за начальство.

– Что вы делаете у… у этих? – вдруг чуть ли не грубо перебил товарища Бурмейстер – низкий, коренастый, с рябоватым лицом и решительным взглядом. – Как вы… почему вы – с ними?

«Эти» и «с ними» у него получились почти ругательствами.

– Та-ак! Господа юнкера, это, во-первых, долгая история, а во-вторых, к тому, что я должна вам сказать, касательства не имеет, – голос Ирины Ивановны зазвенел привычным металлом.

– Пришли, чтобы предложить нам сдаться? – мрачно бросил Кевнарский.

– Нет, не сдаваться. Но… послушайте меня! – Ирина Ивановна прижала руки к груди. – Таврический дворец окружён. У Временного собрания нет сил даже на то, чтобы его удержать, не говоря уж о том, чтобы очистить город от большевицких отрядов. Немецкие добровольцы… не вмешиваются. Они договорились с Петросоветом. Будут выжидать. А сюда сейчас подтянут артиллерию – на прямую наводку… сколько вас здесь, господа юнкера? Сотня? Две? А вокруг дворца против вас – тысяч десять, это самое меньшее. И… я бы поняла, защищай вы Государя. Но этих… они же изменили присяге! Это гнусные мятежники, смутьяны, хуже любых бомбистов!.. Зачем вам умирать за них, мальчики?!

– Мы не мальчики! – немедленно вспылил Бурмейстер.

– Леонид был моим учеником совсем недавно, – парировала Ирина Ивановна. – И… из вашего ведь возраста другие в Павловское училище тоже попали, так?

– Так. Стёпка Васильчиков, например. Там, за пулемётом, в готовности, Ирина Ивановна.

– Очень хорошо. Тогда слушайте меня внимательно, господа юнкера. Я устрою так, чтобы все вы отсюда бы вышли. И даже с оружием.

– Даже с оружием? – насмешливо перебил Бурмейстер. – Чтобы сбежали? Забыли присягу? Долг?

– Ваш долг, Иван, защищать Государя, – медленно и холодно проронила Ирина Ивановна. – Государя, а не этих предателей. Не этих изменников. Вы разве не слышали, что я говорила?

– Царь это всё допустил, – отвернулся Бурмейстер. – Говорят, что и от престола отрёкся. За что ему и скрыться дали. Он, небось, уже кофий в Баден-Бадене пьёт. А нам за него умирать? Временное-то собрание, как-никак, депутаты Государственной Думы!

– Вот «Петросовет» этот – настоящие мятежники! – поддержал Кевнарский.

– Они тоже мятежники, – голос Ирины Ивановны упал до шёпота. – И если вы начнёте сопротивляться здесь и сейчас, вас просто перебьют. А если сдадитесь после того, как всё кончится, – расстреляют. У поганого рва, как самых презренных дезертиров. Вас для этого матери растили? Или, Бурмейстер, может, вы сами слышали, как Государь отрекается? Или лично в Баден-Баденской кофейне встречали? Нет? Тогда молчите и послушайте наконец. Собирайте всех своих. Всех «павлонов», всех, кого только сможете. И уходите из города. Пробирайтесь на юг, к Елисаветинску, к Ростову, к областям Войска Донского. Государь будет там. Если вы ему верны – то верны должны быть не только когда вас милостями осыпают. Или, Воронов, я вас как-то иначе учила?!

– А что ж вы сами, мадам Шульц, с красным бантиком щеголяете? – скривился Бурмейстер.

– Для того, чтобы таких дураков, как вы, Иван, из беды вытаскивать! – глаза Ирины Ивановны яростно сверкнули. – Ну что, согласны? Я вас выведу отсюда. Я обещаю. Пойду рядом с вами, и если что-то не так – вы успеете меня застрелить. Я вам даже «люгер» свой отдам.

Юнкера переглянулись в смущении. Даже Бурмейстер как-то зачесал затылок, замигал, отводя взгляд.

– Хотите умереть за Россию? Ещё успеете. Но не сегодня. И не здесь. Ну?..

– Она права, господа, – тихо вымолвил Воронов, глядя прямо в глаза друзьям. – Ирина Ивановна… Скажите… скажите этим, что мы готовы уйти.

– Но только с оружием! – тотчас вставил Кевнарский.

– И с пулемётами! – добавил Иван Бурмейстер.

Ирина Ивановна устало улыбнулась.

– Пулемётов обещать не могу. Но вы себе другие достанете, я уверена.

Юнкера опять переглянулись.

– Господа, – нажимала Ирина Ивановна, – сейчас сюда подтащат артиллерию. Поставят на прямую наводку. И вас разгромят. Да, вы отдадите жизни – но за что? За кого?

– За свободу, – мрачно ответствовал Бурмейстер. – За свободную Россию.

– Которой для свободы нужно что, непременно устроить людобойство? Свергнуть законного монарха, помазанника Божия? Посадить себе на шею этих расфраченных кукол из Думы, возомнивших, что они могут управлять тысячелетней державой? Ах, господа, господа юнкера! Охотно бы дискутировала с вами о свободе и пути России и дальше, но время истекает. Люди, что здесь командуют, – она кивком указала себе за спину, – они совсем иные. Они не колеблются, они полгорода снарядами снесут, если нужно. Есть тут мирные обыватели или нет, неважно. Поэтому не надо упираться. Спорить о высоких материях хорошо с живыми. А не с мёртвыми, в коих вы, друзья мои, неминуемо обратитесь.

– Мы не сложим оружия. – Бледный, но решительный Воронов скрестил руки на груди.

– Я сделаю всё, чтобы устроить вам выход без разоружения. Совру, если надо. Господь простит мне этот грех, надеюсь. – Ирина Ивановна широко перекрестилась. – А вы, коль выберетесь отсюда, то, как я сказала – сразу же прочь из города. На Дон, на Кубань, в Таврию.

– А что же вы, госпожа Шульц?

– А я, господин Бурмейстер, останусь здесь. Тут я сейчас нужнее.

– С ними, значит, останетесь, – тяжело взглянул тот. – С бунтовщиками. С эсдеками!..

– Это неважно. – Ирина Ивановна слегка побледнела, но голос оставался твёрд. – За себя я сама отвечу, за все прегрешения свои. Ну же, господа, хватит уже. Решайтесь.

Повисло тяжкое молчание. Октябрьский ветер еле шевелил нагие ветви – осень пришла ранняя, вся листва давным-давно опала. Серые туши облаков продавили небо, словно толстяк – тощий казённый матрас, набитый соломой.

– Хорошо, господа, – наконец решился Леонид. – Я вам верю, Ирина Ивановна. Мы оставим позиции. Но только…

– Но только выходя отсюда строем и при оружии! – поспешно перебил Иван.

Кевнарский кивнул, соглашаясь.

– Собирайте юнкеров, – тихо сказала Ирина Ивановна. – Я предупрежу… тех. И вернусь. И пойду с вами. Если что-то случится – умру первая.

Юнкера замялись.

– Ну, мы… тогда того?..

– Собирайте своих, – настойчиво повторила госпожа Шульц. – Пулемёты бросьте. Выходите через мост, колонной. Я вас встречу.

– Ага, мы – колонной, а нас – залпами… или очередями, – проворчал Бурмейстер, но уже больше для порядка.

– Не будет этого, – убеждённо сказала Ирина Ивановна. – Пока не будет. Пока их ещё можно уговорить. Воззвать к совести, к милосердию. Но чем дальше, тем станет труднее.