Длинный Меч со смущенным видом помедлил и положил руку на плечо Уиллу:

– Если это правда, я глубоко сочувствую вам. Я буду молиться Деве о выздоровлении вашего отца и попытаюсь разузнать подробности. – Он встал и вышел следом за Иоанном.

Уилл, тяжело дыша, огляделся по сторонам:

– Я не должен оставаться здесь, мне надлежит быть дома. Почему мне не сообщили?

– Потому что король прав, его гонцы быстрее, – ответил Роджер. – Возможно, болезнь пустяковая. Ваш отец или его представители написали бы только в крайнем случае. Успокойтесь, приятель. Завтра мы узнаем правду.

Гуго прекрасно понял красноречивый взгляд, брошенный отцом. Под словом «гонцы» Иоанн подразумевал шпионов. Возможно, Маршал и болен, но не хочет, чтобы всему миру стало об этом известно. Иоанн славится своей бездумной жестокостью и вполне способен выдумывать истории, чтобы причинять другим боль. Если это правда, надо внимательнее следить за происходящим. Даже если сказанное королем – ложь, слова Иоанна, брошенные юноше, обнаружили, как сильно его задела клятва верности, данная Маршалом Филиппу Французскому.

* * *

Махелт опустилась на колени перед алтарем в семейной часовне в Стригуиле и несколько раз перекрестилась:

– Пресвятая Богородица, Пресвятая Богородица, смилуйся, смилуйся над моим отцом.

Собственный голос казался ей тонким и слабым. Она никогда еще не чувствовала себя настолько беспомощной и потому злилась… Была в ярости оттого, что это происходит с ее возлюбленным отцом, а не с королем Иоанном. Вот уж кто должен страдать!

Утром пришел священник, чтобы посидеть с ее отцом. Сначала Махелт испугалась, что состояние отца ухудшилось и он готовится к последнему помазанию. Уверения, что Уильям Маршал просто хочет обрести душевный покой, не принесли ей облегчения, девочка им не поверила. Она знала, что ей говорят не всё. Люди думали, будто защищают ее, но незнание приносило лишь беспомощность и отчаяние. Махелт предпочитала встречать беду лицом к лицу, а не отворачиваться, делая вид, будто ее не существует. Так поступают только трусы.

Отец болел уже так давно, что Махелт не знала, сколько он еще выдержит. Большую часть времени Уильям Маршал бредил из-за высокой температуры и застоя в легких. Он запрещал впускать детей в свою комнату, опасаясь, что они подхватят ту же болезнь, и даже отказывал Изабелле в праве сидеть рядом с ним, хотя жена с яростным упорством отметала его возражения. Это тоже злило Махелт: ее мать может не подчиняться приказам или, по крайней мере, брать власть в свои руки, в то время как сама она таким правом не обладает. Девочка поклялась, что когда станет хозяйкой собственного дома, то будет править им по своему усмотрению, а не по чьей-либо указке.

Колени Махелт покраснели и воспалились от долгих часов, проведенных в молитве на выложенном плиткой полу часовни. Мысль о том, что отец может умереть и лежать под холодной могильной плитой, страшила ее. «Только не его, пожалуйста, не забирай его, умоляю!» Если отец умрет, ее мир рухнет с исчезновением его всеобъемлющей, безоговорочной любви. Уилл станет не просто заложником Иоанна. Будучи несовершеннолетним, он станет его подопечным. Они все перейдут под опеку Иоанна, и тот продаст их тем, кто больше заплатит. Помолвку Махелт нельзя разорвать, но три ее младшие сестры окажутся во власти короля, как и четверо ее братьев, не говоря уже о матери, богатой графине, еще не вышедшей из детородного возраста. Со всеми ими Иоанн поступит на свое усмотрение, и пощады можно не ждать.

Махелт встала и поплелась к чаше со святой водой, чтобы умыть лицо из кувшина. Холодная вода освежила, но заставила задрожать.

– Махелт! – окликнула мать.

Девочка обернулась и на мгновение испугалась, решив, будто мать явилась сообщить ужасную весть. Она попятилась, качая головой:

– Нет, мама, нет!

– Все в порядке. – Изабелла поспешно взмахнула рукой. – Матти, все хорошо. Лихорадка прошла, отец зовет тебя.

Изабелла улыбнулась и, хохотнув, утерла рукой мокрые щеки. Затем она распахнула объятия, и Махелт упала в них, прильнув к матери.

– Он… Он поправится?

– Ну конечно поправится! – Голос матери дрожал, но был полон решимости. – Но пока что он слаб, как котенок. Мы не должны его утомлять или расстраивать. Твой отец нуждается в нежной заботе.

– Я охотно позабочусь о нем, – пылко ответила Махелт дрожащим голосом и тоже утерла лицо. – Буду играть ему на лютне, петь песни и рассказывать истории.

– Только не всё одновременно, – предупредила Изабелла. – Ему нужен мир и покой.

– Молчать я тоже могу! – Девочка была готова на все, лишь бы отец выздоровел и стал прежним.

– Для начала ты должна поесть, попить и привести себя в порядок, чтобы радовать взор отца. Представляю, как ему надоело видеть рядом с собой одно бледное пугало. – Она разгладила мятое платье.

– Мама, вы прекрасны, – покачала головой Махелт.

– Сейчас – сомневаюсь! – фыркнула Изабелла.

Махелт еще раз обняла ее и выбежала из часовни, но у входа опомнилась, присела в реверансе и перекрестилась в знак благодарности Деве. Она поклялась принести ей в дар свою лучшую брошь, как только достанет ее из сундука.

Когда девочка вошла в комнату, отец сидел на кровати, опершись о бесчисленные подушки и валики. Его плечи были укутаны мягким красным шерстяным плащом, подбитым горностаем и застегнутым золотой брошью. Лицо было искаженным и изможденным, но он смог улыбнуться. Памятуя о предупреждении матери, Махелт чинно подошла к кровати и поцеловала колючую щеку отца, хотя обычно крепко обнимала его. Кожа больного была прохладной на ощупь, а глаза ясными, несмотря на темные круги от усталости.

– Солнышко, – просипел он.

– Я молилась день и ночь. Вы поправитесь, правда?

Уильям Маршал устало улыбнулся и закрыл глаза:

– Я надеюсь на милосердие Господне. Сыграй мне что-нибудь, будь хорошей девочкой.

Махелт принесла лютню и села у кровати:

– Что именно?

– Что хочешь. Что-нибудь негромкое.

Махелт прикусила губу. Она восприняла слова матери в часовне как весть о полном выздоровлении и не ожидала, что отец окажется настолько слаб. Девочка осторожно коснулась инструмента и принялась перебирать струны. Веки отца оставались закрытыми, но он одобрительно кивал в такт нежной мелодии.

– Мне о многом нужно подумать, Матти, – произнес он через некоторое время. – Я давно не приводил свои дела в порядок.

– Папа? – Махелт перестала играть и посмотрела на отца, но он покачал головой и жестом велел продолжать.

– Сыграй мне песню, которой я тебя научил. Ту, что нравится твоей матери: о Деве и младенце Иисусе.

* * *

День за днем Махелт наблюдала, как отец оправляется от болезни, которая угрожала его жизни и стала для всех леденящим напоминанием о смертности и о том, как быстро коса срезает траву. Уильям Маршал не торопил события, чему все были рады, поскольку он никогда еще не бывал так подолгу дома, с семьей. Прежде мир всегда отнимал у них отца, но сейчас время на мгновение застыло.