Дурной молчал. А что он мог сказать? Ивашка тогда порешал верно: надобно спасти тех, кого можно.

— Добрались с великим трудом до Амур-реки, — продолжил он вспоминать. — Перехватил я Сорокина с Мотусом на дощаниках и увел в Темноводный. Сильно опосля дауры доскакали. Тут-то мы с Араташкой по первОй и сцепилися! Трусом меня обозвал, гнида… — Ивашка невольно зашипел, хоть и давал себе зарок держаться в покое, покуда Сашко всей правды не примет. — Сами утекли первей всех, а на меня… на нас!

Дурной чуток отшатнулся. Сильно переменился Вещун, и не токма с лица.

— Челганка твоя нас тогда замирила. Понимала баба, что непростое время всех ждет. А я помнил твои слова, Сашко. Что богдойцы непременно придут ответ дать. Великих трудов мне стоило уговорить Бориску Бутакова с его полусотней остаться. Подробную отписку о бое составили и послали… уж незнамо куда послали: воеводы-то над нами боле не ималось. Помер Пашков.

И слегка так Сашку подмигнул: помнишь, мол, как сам воеводской волей тяготился?

— Всех, кого мог, сселил я в Темноводном. Токма, албазинцы, что опосля до Амур-реки доковыляли, у нас не осталися.

— Те, что с Петриловским? — уточнил Дурной.

— А, проведал уже, — Ивашка скрыл недовольство. Вот бы прознать всё, что ему уже успел Араташка нашептать. — Они, бедняги. Осмь десятков до нас дошли о ногах и руках. Отлежались в Темноводном, пояли пяток лодок и ушли на верх. Ну, невелика потеря — у тоих и оружия почти не ималось. Да и биться они не желали.

— С монголами, что зимой пришли?

Ишь, и это ведает.

— С ими, Сашко. Зря нехристи нам такой срок отпустили. До снегов поранетые оздоровели, да припасы мы преизрядные имели. А самопалов да пушек у нас было больше, чем рук. Даже кое-кто из баб приохотились. Инда пришла до нас рать монгольская — ужо мы их встретили! Зелье тогда, почитай, всё пожгли. Перебили тех без счета! Токма монголов да тунгусов тех было тыщ пять или шесть.

Ивашка горестно вздохнул. Плохая той зимой война вышла. Кочевое войско порушило и пожгло всё в округе. Вообще всё. В самом остроге иссякли почитай все запасы. Хоть, и били врага сотнями, а никакого дувана не получили. Вот и считай: победа ли то? Монголы устали мерзнуть в снегах и ушли. А темноводцам только и осталось, что собственные животы… Что тоже немало, конечно.

— Ведали гады, куда шли, — продолжил он свой рассказ. — Споро добрались до Албазина. Народишка там, почитай, поболе, чем у нас было. Да токма голодрань одна да тати и воры. От былого полка Кузнеца и сотни не набралось бы. Кто-то сразу утек, а те, что не успели — даже трех дён не продержались. Бают, резали их монголы страшно! Если кто и уцелел там, навряд на то пепелище вернется. Там уж часть монголов по Аргуни обратно в степи пошла, но тунгусский князь Гантимур с другами двинул на Нерчинск. Слышно было, будто на Шилкаре и Нерче земли его родовые имались. Богдыхан повелеша ему с первоначалу от тех земель уйти, но опосля позволил их от нас… очистить. Бают, нерчинские зло дрались, да было их совсем мало, Пашков-то почитай весь свой полк у Шунгала положил, да и сам слёг. Договорились оне с Гантимуркою, что тот их всех отпустит на Байкал и обещалися, взад не возвертаться.

— И как? — проявил интерес Сашко.

— И не возвернулись, — неискренне вздохнул Ивашка.

— Стало быть, нет больше на Амуре ничего, кроме Темноводного?

— Тогда да, — улыбнулся защитник Темноводья. — Токма Темноводный да Северный. Прочие остроги монголы по воле богдыхановой порушили. На Шилкаре и Нерче засел Гантимурка, стали те пути непрохожими…

— А ныне как? — не унимался гостенёк из прошлого.

— Ныне… Сашко, я мог бы об сём и сказывать, но уж больно показать тебе хочется. Обожди до завтра.

К завтреву должны уж в Зею выйти. На ночевке Ивашка указал казакам с утра ставить мачту и ладить парус, ежели ветрА ладно дуть станут.

И на новый день Господь сподобил! Ветерок задувал на полуночь, небо распогодилось, солнышко пригревало так, что кафтан хотелось скинуть. Дощаник завернул на синюю рябь зейской воды, мужики расправили парус — понесся кораблик рысями, разрезая волну за волной. Ивашка сам заглянул под навес, вызвал Дурнова к носу.

Темноводный, как и в былые годы с Амура разглядеть было мудрено. Зато с Зейской стороны ныне всё стало, как на ладони. Вон на высотке уже почерневшие от времени башни да тарасы. Острог с былых времен почти не вырос, токма укрепился. Но стоял Темноводный гордо и мощно, даруя защиту и покой народишку.

Зато к северу и востоку от стен весь простор ныне заполонил Подол. Домишки, подворья, сараюшки выжили местные чахлые заросли и протянулись уже до самой реки. Промеж острога и пристани, где у мостков болтались десятка два дощаников и лодок, селились всё больше мастеровые, коим требовался скорый доступ до воды. Темноводный мог похвастаться и скорняками, и гончарами, и плотниками. В том годе даже свои камнерезцы завелись!

Невольно и сам Ивашка залюбовался делом рук своих. Но не забывал коситься на Дурнова. Очень уж хотелось узреть, как дивится гостенёк на случившиеся перемены. И тот дивился. Без досады.

— Ныне у нас тут полей поменьше стало, — с трудом скрывая гордость, пояснял Ивашка. — Больно людишек много прет. Распаханные деляны токма к западу маются, у озерца.

— А хлеба-то хватает? — озаботился Сашко.

— Ох, хлеба — хоть свиней корми! — расплылся в улыбке защитник Темноводский.

Они уже проплывали заливные луга, что чуть не на версту растянулись от зейского бережка. Дурной не мог не заметить, что луговины размечены, и на первую травку, что начала пробиваться, уже спустили коней и коров. Немалые стада! Особливо, сравнивая с тем, что было при Дурном.

Дощаник продолжал ходко плыть вверх по реке. Холмы подошли к Зее, берег стал выше — и то тут, то там замелькали крыши домишков — пошли деревеньки. Где в две семьи, а где и в двадцать. И всюду, черные пятаки перепаханной земли — крестьяне уже вовсю готовились к севу.

— Впечатляет, — пробубнил Сашко одно из своих кривых словечек. — И много такого?

— Где — густо, где — пусто, — честно признался Ивашка. —