А вот теперь она — его, отцова. Пристали к берегу и развели костры. Пленнице поставили шатер, его шатер, а сам он лег к костру. Лег и отец. И вдруг его окликнули:

— Князь! Пленница зовет.

Он сразу подскочил. Эймунд сказал, смеясь:

— Будь осторожен, Вартилаф. Когда я уходил из Киева, она хотела, чтоб меня убили. Но я ушел… Иди!

Отец вошел в шатер. Она сидела, запахнувшись в плащ. Сказала:

— Стой! Не подходи!

И он стоял, она сидела. Немного помолчав, спросила:

— Кто ты?

Он ответил. Тогда она опять спросила:

— Где мой сын?

А он ответил:

— Не знаю.

— Поклянись!

Поклялся.

— Уходи!

И он ушел. Никто и впрямь не знал, куда исчез Владимир Ярославич, дитя двухлетнее. Дым был, горело все, ярл после сокрушался:

— Двоих бы взять — вот была б нам добыча! И щит…

А утром дальше двинулись. А ночью вновь она отца

призвала. Вновь он стоял, как раб. Спросила пленница:

— Куда вы направляетесь?

— Не знаю.

— Лжешь!

Обидно стало, но сдержался. Сказал:

— Да, лгу. — И не отвел глаза.

Тогда она… вдруг усмехнулась.

— Я ты, я вижу, смел. Такие мне нужны. Когда вернусь, возьму тебя к себе в охрану… Нет, что я говорю? — И громко засмеялась. — Ты трус. Бежишь как заяц, без оглядки. И ярл твой трус. Да и отец его — Ринг, конунг гейдмаркский, не лучше. Мой муж убьет тебя, а твой удел раздаст другим.

Отец хотел ей возразить, она не стала слушать. Приказала:

— Уходи.

И он ушел.

На третью ночь она его не позвала. Отец не спал, лежал возле костра и ждал — напрасно. А на четвертую он сам пришел. И сел напротив. Ярл говорил, чтоб не ходил, а он пошел. Она не удивилась. Спросила тихо:

— Ты зачем пришел? Я не звала тебя.

А он сказал:

— Ты — пленница, не забывай об этом.

— А ты?

— Я — князь, сын старшего в роду.

— Так отчего тогда ты здесь? Коль старше всех, так и пошел бы в Киев. Мой муж, твой дядя Ярослав, звал тебя на ряд. Ты б ему все сказал, а он послушал бы. Ведь больше ему слушать некого. Брат Судислав и духом слаб, и телом, а брат Мстислав — где он? Не отзывается. Потому муж мой Ярослав и звал тебя… Муж! — Засмеялась Ингигерда, тихо и недобро. Потом спросила: — Что задумал? Убить меня? Продать? Или себе взять?

Отец молчал. Тогда она сказала:

— Значит, себе решил взять. Но Эймунд не велит. Он знает: Ярослав настигнет вас и одолеет. Тогда вы обменяете меня на свою жизнь — мой муж, желая возвратить меня, даст вам слово на мир. И вы поверите ему, отдадите меня и пойдете к себе… А Ярослав опять настигнет вас и в этот раз уже не пощадит, а умертвит!

— А его слово?

— А разве можно верить слову? Верят только в свой меч. И женщин покоряют только силой, а не словом. Так что молчи!

И высокомерно посмотрела на него. Ее отец — сын Эйрика Победоносного, Сигрид Гордый, брат — Амунд Злой. Ее отвергнутый жених — Олаф Толстый, не знающий себе равных в битве. Прошлой зимой против него сошлись пять конунгов, он разбил их в одну ночь и полонил, а старшему из них, Хререку из Хайдмерка, Олаф повелел выколоть глаза ратной стрелой, той самой, которой Хререк созывал свое войско в поход. Вот каковы они! А Ярослав…

Засмеялся отец и спросил:

— А дядя мой? В чем его сила?

— Когда сойдешься с ним, тогда узнаешь. И если победишь его, тогда кто защитит меня? И я, хоть и не хочу того… буду твоя. Твоя, мой князь… — И она улыбнулась впервые. И не было в улыбке ни насмешки, ни обмана. И прошептала она: — Князь… — И протянула ему руку. На пальцах, тонких и холеных, сверкали самоцветы. И пальцы эти вовсе не дрожали, а были они теплые, губы отца едва коснулись их…

Рука тотчас отдернулась.

— Довольно, князь, — тихо сказала Ингигерда. — Не искушай меня. — Я ведь как и все, я слабая. И у меня есть муж. Узнает — не простит… — И, опустив глаза, долго молчала.

Отец, не выдержав, спросил:

— А если я буду убит?

Княгиня посмотрела на него — и этот взгляд был холоден и пуст, нехотя ответила:

— Тогда мы посмеемся над тобой — я и мой муж. И Эймунд. А пока уходи. Я спать хочу. — И отвернулась.

Он ушел. Пришел к костру. Эймунд спросил:

— Чего она желает?

— Чтоб я сразился с Ярославом.

— И ты пообещал?

Отец кивнул. Эймунд сказал:

— Беды в том нет. Я сам уже этого желаю. Твой дядя стар и глуп. И скуп. И без ума от Ингигерды. Он будет гнать свою дружину. Они придут сюда усталые, а мы, напротив, отдохнем и приготовимся. И разом кончим это дело!

Наутро начали готовиться. Установили частокол, волчьи ямы, дозоры. Ждали. А дядя спешил из Киева. Так скоро никто еще не хаживал. После только Мономах так же шел к Смоленску. Спешил дядя, гнал, тьму коней загнали.

Наконец пришли. И сразу ударились на приступ. Отступили. Вновь налетели, прорвались… И отбежали. Спешились. Ударили — и сбили строй, заволновались, дрогнули. Тогда Эймунд сказал:

— Пора!

И двинулись отец и ярл, вышли из стана. С дядей сошлись. И начали теснить его. Варяги пели, наши били молча. И вдруг рога затрубили.

Ладьи показались на повороте. То псковитяне шли. А вел их Судислав. Вот этого никак отец не ждал! И повернул он рать, побежали, затворились в стане.

А Судислав сошелся с Ярославом, обступили они стан, но не атаковали. Смеркаться начало. Эймунд сказал:

— Стоят, и это хорошо. Ночью уйдем. И как еще уйдем — ладьи у них пожжем!

И тут… выходит Ярослав, в простом плаще, в простой кольчуге. Встал на пригорке и кричит:

— Где Брячислав? С ним говорить хочу!

Молчат. Дядя опять кричит:

— Брячислав! Заклинаю тебя, выходи!

Меч отстегнул, бросил в траву. Стоит. Хромой, тщедушный, словно отрок. Эймунд говорит:

— Князь, не ходи, обманет. Он как змея, язык раздвоенный.

Задумался отец, не знает, что и делать. Ингигерда вышла из шатра и ничего не говорит. И даже на него не смотрит. Мрачная. Убьют его — тогда и посмеется.

Смейся! Отстегнул он меч, вышел из стана. Подошел. Глаза в глаза…

Нет в дяде зла! Обнял племянника, сказал:

— Присядем, Брячислав?

И сбросил плащ. Сели на плащ. Как плащ один, так и земля одна, делить ее нельзя. Когда–то и Святослав с Рогволодом сидели — меча меж ними не было.