отрицательной оценке подросткового возраста, его недаром часто называют «трудным». Две пятых опрошенных 17-летних, 23-25-летних, 48-52-летних и 58-61-летних американцев назвали отрочество и юность самым тяжелым возрастом (Lowenthal et al., 1977).

Ретроспективные оценки в высшей степени индивидуальны. В психологии давно уже высказана мысль, что люди по-разному переживают и оценивают одни и те же фазы жизненного цикла.

Некоторые мужчины (например, Марсель Пруст или Жан Кокто), по выражению Андре Моруа, навсегда «отмечены печатью детства»: они не могут сбросить с себя мягкие оковы детской зависимости от матери, суровый и деятельный мир взрослых остается им внутренне чужд.

Для других лучшее время жизни – кипучая, бурная, переменчивая юность. Многие литературоведы писали о вечно-юношеских чертах миро– и самоощущения Александра Блока. Вечным подростком, который лишь однажды в стихах в авторской речи обозначил свой возраст – «Мне четырнадцать лет…», – назвал Андрей Вознесенский Бориса Пастернака. Сам Пастернак писал в «Охранной грамоте»: «А как невообразимо отрочество, каждому известно. Сколько бы нам потом ни набегало десятков, они бессильны заполнить этот ангар, в который они залетают за воспоминаниями, порознь и кучею, днем и ночью, как учебные аэропланы за бензином. Другими словами, эти годы в нашей жизни составляют часть, превосходящую целое, и Фауст, переживший их дважды, прожил сущую невообразимость, измеряемую только математическим парадоксом» (Пастернак, 1986. С. 195).

Третьи полнее всего раскрываются в конструктивном зрелом возрасте.

Любые положительные или отрицательные оценки возрастных свойств условны и личностно окрашены. Понятие взрослости, если отвлечься от формальных возрастных рамок типа «совершеннолетия» подразумевает, с одной стороны, адаптацию, освобождение от юношеского максимализма и приспособление к жизни, а с другой – творческую активность, самореализацию. Но индивиды обладают этими качествами в разной степени. Проанализировав термины, в которых люди описывали свой переход от юности к взрослости, Бьянка Заззо обнаружила два полюса. Для одних людей «взрослость» означала расширение своего «Я», обогащение сферы деятельности, повышение уровня самоконтроля и ответственности, короче – самореализацию. Другие, наоборот, подчеркивали вынужденное приспособление к обстоятельствам, утрату былой раскованности, свободы в выражении чувств и т. д. (Zazzo, 1969). Взрослость для них не приобретение, а потеря, не самоосуществление, а овеществление. В первом случае налицо активное, творческое «Я», воплощенное в своих деяниях и отношениях с другими людьми, во втором – пассивное, овеществленное «Я», сознающее себя игрушкой внешних сил и обстоятельств.

Нормативные и субъективные критерии зрелости зависят также от профессии, рода занятий, длительности обучения и многого другого. Стадиальные теории морального (Л. Колберг) или личностного (Э. Эриксон) развития постулируют нормативные критерии того, как должно протекать индивидуальное развитие, причем один полюс этой схемы является положительным (приобретения), а другой – отрицательным (потери). Но психология развития на всем протяжении жизненного пути (Life-spandevelopmentalpsychology) доказала, что траектории индивидуального развития всегда бывают разными и любая из них имеет как плюсы, так и минусы. Чем динамичнее общество, тем больше вариантов и вариаций индивидуального развития оно порождает и допускает в качестве «нормальных», хотя не считает их оптимальными.

Новые образы и стереотипы, на которые ориентируется массовое сознание, создают не академические ученые, тяжелодумы и скептики, требующие строгих доказательств и проверок – «Да был ли мальчик-то? Может, мальчика-то и не было?» – а быстрые и яркие журналисты, которые схватывают поверхность явлений, не заботясь об основательности диагноза. В наше время любая молодежная мода или течение мгновенно превращается из поведенческого феномена в новый «тип личности». Сегодня мир оказывается населенным «метросексуалами», завтра их сменяют «асексуалы», послезавтра – «вечные дети», и все эти образы воздействуют на массовое сознание как самореализующиеся прогнозы.

Левада-Центр в 1992 и 2007-м годах задавал россиянам от 18 лет и старше вопрос: «Что такое, на ваш взгляд, детство?» Ответы оказались существенно разными ((Левинсон, 2008):

Сдвиги сводятся к трем моментам: 1. Значительно ослабла идеализация детства, ассоциация его с чувством счастья и полноты жизни (снижение с 37 до 5 %). 2. Стала больше подчеркиваться свобода от обязанностей (рост с 1 до 22 %). 3. Ослабло приписываемое детям желание побыстрее вырасти (снижение с 51 до 40 %, хотя эта атрибуция остается главенствующей). Какие из этого можно сделать выводы? Первое: налицо некоторая демифологизация «счастливого детства». Второе: уставшие под бременем повседневных забот взрослые завидуют детской безответственности, «стремление стать ответственным человеком уступило место беззаботности» (Ярская-Смирнова и др., 2008). Но вторая интерпретация выглядит спорной: из того, что взрослые приписывают какие-то свойства детям, не вытекает, что они хотели бы вернуться в детский возраст.

Здесь есть интересная проблема. На Западе много лет существует представление, что современная молодежь, особенно мужская, все чаще ориентируется на образ «вечного ребенка», воплощением которого является герой романа английского писателя Джеймса Барри (1860–1937) Питер Пэн – маленький мальчик, категорически не желавший взрослеть, предпочитая беззаботную жизнь с такими же веселыми «потерянными», выпавшими из социальной коляски возраста, мальчиками в сказочной стране Нетинебудет. Обаятельный образ Питера Пэна привлек к себе симпатии детского, и не только детского, читателя, но психиатры и психологи усмотрели в нем описание опасной болезни – инфантилизма. Под влиянием популярного бестселлера Дэна Кайли «Синдром Питера Пэна» (1983) этот термин стал неофициальным диагнозом поп-психологии, обозначающим социально незрелого взрослого. Наложившись на юнгианский архетип puer aeternus, синдром Питера Пэна обозначает желание мужчины всегда оставаться юным и не принимать на себя ответственности.

Как всегда в поп-психологии, происхождение и признаки синдрома объясняются весьма противоречиво. С одной стороны, его приписывают мальчикам, детство которых было настолько счастливым, что они не хотят и не могут с ним расстаться, с другой стороны – тем, кого матери в детстве недолюбили. Но в любом случае это патология. «Вечные мальчики» не способны к выражению любви; отказываются разделять с кем-либо свои чувства; не способны понять чувства других людей, особенно женщин; испытывают чувства вины и трудности эмоциональной разрядки; не имеют настоящих друзей; легко впадают в панику и чувствуют себя одинокими. Короче говоря, они могут благополучно существовать только в сказочной стране Нетинебудет, в реальной жизни им места нет.

По мере автономизации молодежной культуры и плюрализации мужских идентичностей псевдодиагноз стал обозначением социально-психологического, группового феномена. Английский ученый Эндрю Калькутт в книге «Задержка развития: поп-культура и эрозия взросления» (1998) предположил, что современное общество все более активно демонстрирует свое нежелание взрослеть. Введенный им термин kidult (взрослый ребенок, от английских слов kid– ребенок и adult – взрослый) обозначает людей среднего возраста, подчас вполне карьерно успешных, неплохо зарабатывающих и занимающих достаточно высокое социальное положение, но одновременно увлекающихся сказками, мультфильмами, игрушками и прочими атрибутами детства. Главная черта кидалтов – бегство в детство, уход от стрессов и проблем