Если эти условия не выполнялись, соответствующие институты не были социально благотворными. Например, генуэзцам дорого обошлась неспособность создать эффективную, социально благотворную монополию на принудительную власть в Генуе. Когда экономическая и военная мощь немецкого Ганзейского союза в достаточной степени возросла, она стала использоваться для сдерживания конкуренции.

Сравнение Англии с Италией показывает, как работает еще одна существенная сила. В Англии монархия была в достаточной степени эффективна, чтобы предположить: межкорпоративная конкуренция гильдий и коммун, например, не могла вестись с использованием принуждения; там была индуцирована межкорпоративная экономическая конкуренция. В то же время английский король обладал ограниченными административными и принудительными полномочиями по отношению, например, к городам, присоединившимся к Хартии. Права собственности были в относительной мере гарантированы.

В Италии все складывалось не так. Как только доходы от международной экспансии начали падать, в отсутствие централизованной власти последовала борьба за нее между коммунами и внутри них. (Подробнее с соответствущим справочно-библиографическим аппаратом и обсуждением других случаев можно познакомиться в: [Greif, 2004b].)

Говоря обобщенно, хотя институты в эпоху зрелого Средневековья были самоподдерживающимися и увеличивающими эффективность, по своей сути они являлись самоподрывающимися. Центральную роль в них играла репутация, но эффективность репутационных механизмов зависела от ренты (которая была больше той, что была возможна при совершенной конкуренции). Рост торговли, ставший возможным благодаря институтам зрелого Средневековья, в конечном счете подорвал доходы, делавшие институциональные основы этих рынков самоподдерживающимися. Аналогичным образом время, коммерциализация и специализация разрушили однородность интересов внутри купеческих сообществ и изменили распределение принудительных и экономических ресурсов. Экономический процесс в целом оказался самоподрывающимся.

Этот упадок институтов, вероятно, во многом способствовал кризису XIV в., который проявился в широко распространившихся экономических, социальных, демографических и политических сдвигах[378]. Европе пришлось создавать новые институты, чтобы регулировать торговлю, производство и политическое устройство. Это был длительный процесс, в котором многие организации, учрежденные в эпоху зрелого Средневековья (Ганзейский союз, различные купеческие гильдии и ремесленные цехи), использовались для ограничения конкуренции, инноваций и экспансии, чтобы сохранять доходы и увеличивать прибыли. Упадок давал возможность территориальному государству использовать эти организации и учреждать новые институты, служившие его интересам.

Некоторые из институтов, зависимых от государства, способствовали росту эффективности: принято считать, что государство могло лучше обеспечивать защиту [North, Thomas, 1973] и координировать экономическую деятельность в большем масштабе, чем раньше [Epstein S.R., 2000]. Однако государство и его институты также были причиной серьезного снижения эффективности, включая разрушительные межгосударственные войны [Hoffman, 1991], меркантилизм и погоню за рентой [Ekelund, Tollison, 1981; Root, 1994], а также абсолютизм и неготовность институтов к изменениям [Rosenthal, 1992]. В любом случае накануне второй фазы роста в современный период европейские институты, кажется, значительно отличались от институтов зрелого Средневековья.

Тем не менее существует поразительная общность между экономическими и политическими институтами, занимавшими центральное место в Европе эпохи торговой экспансии зрелого Средневековья, и теми институтами, что превалируют в современной экономике. Для обоих периодов характерно преобладание культурных убеждений и норм, ассоциирующихся с индивидуализмом и корпоративизмом. Базовая социальная единица – индивид или нуклеарная семья, а не крупная социальная структура, основанная на родстве (как, например, кланы или племена).

Доминирующая социальная структура – самоуправляемая экономическая и политическая корпорация с легитимными институционализированными процессами установления правил, законов, в которой те, кем они управляют, обладают влиятельным голосом[379].

Эти институциональные элементы были и остаются центральными для европейских институтов, создающими возможности для безличного обмена и мотивирующими государство служить своим гражданам[380].

В частности, индивидуализм и корпорации со схожей с государственной властью и с участием людей, не являющихся родственниками, занимали центральное место в институтах эпохи зрелого Средневековья, поддерживавших все более сложный и обезличенный обмен. Индивидуализм и экономические корпорации, хотя и без принудительной власти, остались в центре европейских экономических институтов до настоящего времени. Сходным образом органы политического представительства, легитимность установления правил корпорациями и концепция государства как корпорации занимали центральное место в институциональных основах государства в эпоху зрелого Средневековья. То же самое имеет место и в современных европейских государствах.

Существует ли сходство между организацией общества в эпоху зрелого Средневековья и в современной Европе? Отражают ли современные институты влияние институциональных элементов, унаследованных от зрелого Средневековья, которые, в свою очередь, инкорпорировали более глубокие культурные и социальные черты? Способствовали ли институты зрелого Средневековья воспроизводству этих черт через институциональные элементы, знание и историю, которые они подразумевали? Настолько ли важен был период зрелого Средневековья для дальнейшего развития Европы? Если ответ на эти вопросы – да, то век меркантилизма и абсолютизма мог быть исключением, а не правилом в европейском институциональном развитии последнего тысячелетия.