Анна бросила взгляд на газету:

– Через три недели все станет историей, неужели они не понимают? Мне надо встретиться со Сталиным, убедить его… – розовые, красивые губы разомкнулись:

– Я получила партийный билет шестнадцати лет от роду, Петр Семенович, и тогда же ушла на фронт, комиссаром. Я не могу, и не буду спорить с партией, и подчинюсь ее решению. Однако я, в течение года, предупреждала Центр о грядущей войне… – Кукушка перегнулась через стол, на него повеяло жасмином. Увидев холод в серых глазах, Воронов подавил желание отшатнуться:

– Она заложников расстреливала, на гражданской войне. Для нее ничего не стоить убить человека. Она отравила Раскольникова, своего друга, недрогнувшей рукой… – Горская смотрела прямо ему в глаза. Узкая ладонь хлопнула по газете, Петр вздрогнул:

– Атака Германии на Советский Союз начнется на рассвете двадцать второго июня, – отчеканила женщина:

– Через три недели. Надо нанести превентивный удар, застать Гитлера врасплох, народ Германии восстанет против нацизма… – она опять несла чушь, которую, на Лубянке, выбрасывали, едва завидев расшифрованные строчки радиограмм.

Петр отпил хорошо заваренного, бразильского кофе. Он велел принести бутерброды, с икрой и лососиной, тарелку с французскими сырами, и раннюю клубнику. Пока ему надо было усыпить подозрения Кукушки. Эйтингон, отправляя его в Берлин, заметил:

– Вряд ли ее американские хозяева будут штурмовать советское посольство, узнав о пропаже госпожи Горской, – Наум Исаакович, издевательски улыбнулся, – но все равно, не вызывай у нее тревоги… – Петра беспокоило, что дочь Кукушки могла сейчас оказаться где угодно.

– Например, в американском посольстве… – он поинтересовался у Горской, где девочка. Красивая бровь не дрогнула, она затянулась сигаретой:

– Понятия не имею, Петр Семенович. Марта не девочка, ей семнадцать лет. Она не ночевала в отеле… – Кукушка пожала стройными плечами, – ничем не могу вам помочь… – ему почудилась усмешка в серых глазах. Сжав зубы, Воронов поднялся:

– Кушайте, Анна Александровна, я скоро вернусь… – закинув ногу на ногу, она покачивала остроносой, лаковой туфлей. Женщина едва заметно кивнула: «Идите».

На пороге комнаты Воронов вспомнил, что Кукушка получила звание старшего майора государственной безопасности, в декабре прошлого года, вместе с очередным орденом:

– Героя Советского Союза ей не дадут… – зло подумал Воронов, – комбригу Горской. Получит пулю, только сначала расскажет нам, где ее дочь.

Услышав, что Марта в посольстве не появлялась, Эйтингон сочно выругался:

– Вези суку сюда, вечерним рейсом. У тебя все равно, нет никаких средств… – у Петра, действительно, при себе ничего не имелось. Он бы мог обойтись подручными способами, как в Прибалтике, но, глядя на Кукушку, он понимал, что даже если он переломает женщине кости, она не издаст, ни звука:

– Ладно, – мрачно подумал Петр, – на Лубянке она заговорит. Фон Рабе в начале июля приезжает в Берлин. Я его навещу. Он поможет найти Марту, а Наум Исаакович свяжется с Пауком… – Петр, со вздохом, понял, что не успеет, еще раз, зайти в магазины на Кудам.

– В июле начнутся распродажи, – пришло ему в голову, – так даже лучше… – он кивнул охранникам, дверь комнаты открылась. Кукушка изящно, ела клубнику. На губах поблескивали капли сока.

– Будто кровь, – усмехнулся, про себя, Воронов:

– Это ее ждет, завтра… – он откашлялся:

– Мы едем на аэродром Темпельхоф, Анна Александровна. Возьмите… – он протянул женщине сумочку, с распоротой подкладкой, развинченной пудреницей и сломанным тюбиком помады. Она провела пробкой от флакона по шее: «Я готова, Петр Семенович». Вскинув голову, не оборачиваясь, цокая высокими каблуками, Кукушка вышла в коридор.

Над зеленой лужайкой, уходящей к озеру, в светлом, вечернем воздухе, звенели комары. Девушки сидели на мраморном балконе спальни Эммы фон Рабе. Атилла развалился на теплом полу, рядом с плетеным креслом Марты. Девушка босой ногой гладила его по спине. Овчарка, блаженно, жмурила янтарные глаза. Вторую ногу Марта подвернула под себя, накинув на плечи шаль. Она была в короткой, теннисной юбке и рубашке американского кроя.

После визита, с графом фон Рабе, в универсальные магазины на Курфюрстендам, у Марты появился багаж, от Гойяра, костюмы и шелковые блузки, кашемировые брюки, свитера, спортивные рубашки и туфли. На пороге Kaufhaus des Westens, граф Теодор вручил Марте визитную карточку:

– Нашу семью здесь знают. То есть твою семью… – голубые глаза, тепло, взглянули на нее:

– Меня ты найдешь в кафе, – граф указал куда-то вбок, – за чтением газеты. Потом перекусим … – в лимузине, подняв перегородку, отделявшую их от шофера, граф потребовал у Марты чековую книжку. Девушка, не возражая, вытащила портмоне. Нельзя было рассчитываться чеками, оставляя следы пребывания некоей фрейлейн Марты Рихтер, в Берлине.

Граф Теодор сунул чековую книжку в карман твидового пиджака:

– Очень хорошо, – мужчина улыбнулся, – я тебе говорил, ты Эмме, все равно, что сестра, а мне, как дочь… – Теодор смотрел на ее упрямый, красивый профиль.

Девочка не была похожа на мать:

– Только подбородок, – он стоял на пороге кафе, провожая ее глазами, – и то, как она голову вскидывает… – он велел себе не думать о том, где сейчас может находиться фрау Анна Рихтер, дочь соратника Ленина, а ныне врага народа, Александра Горского. Теодор понимал, что они с Анной больше никогда не увидятся:

– Ее, скорее всего, расстреляют…, – граф вспомнил тоску в зеленых глазах Марты, – и с дочерью она тоже, никогда не встретится… – Теодор понимал, зачем Анна провела с ним ночь, на вилле:

– Она подозревала, что я на кого-то работаю… – взяв сахарницу, он услышал наставительный голос среднего сына:

– Сахар, животные жиры, табак, алкоголь, это бич нашего времени. Фюрер хочет прожить долгую жизнь. Мы все должны брать с него пример. Я намереваюсь достичь ста лет, окруженный внуками и правнуками…

– Очень надеюсь, что подобного не случится, – пробормотал граф Теодор, щедро добавляя сахар, закуривая сигарету. Он, обычно, пил несладкий кофе, но назло Отто и Гитлеру хотелось, есть мясо, а на десерт заказывать баварский ванильный крем, что он и сделал, обедая с девочкой.

Марта, аккуратно, собрала все чеки. Она совала их графу, пока Теодор не вынул из ее руки бумажки, велев официанту выбросить их в урну.

В «Фолькишер Беобахтер», в очередной раз, клялись в нерушимой дружбе СССР и Германии:

– Они не напишут, что США, через две недели, заморозит все активы немецких компаний. Персонал нашего посольства, в Вашингтоне, получил распоряжение об эвакуации… – угрюмо подумал граф Теодор. О замораживании активов он узнал на заседании, в рейхсминистерстве финансов, а об эвакуации ходили слухи с мая. Это означало дипломатический бойкот Германии, со стороны США, и намек на грядущую войну: