Радл и Хунке появились перед трибуналом в качестве свидетелей под давлением. Радл отвечал на вопросы обвинителя односложно и часто не по теме, а наш «китаец» упорно молчал. Когда полковник Розенфельд засыпал его вопросами, он, казалось, был мыслями в Пекине или Тяньцзине.

Без настойчивых усилий наших защитников и благородного показания Ео-Томаса нас наверняка повесили бы, как фельдмаршала Кейтеля, генерал-полковника Йодля, фон Риббентропа, доктора Зейсс-Инкварта, доктора Кальтенбруннера, Розенберга, доктора Фрика и некоторых других. Их тела были сожжены, а пепел брошен в волны Изера.

«Побежденные генералы были убиты. Если бы началась следующая война, — сказал маршал Монтгомери 8 июля 1948 года в Париже, — она велась бы еще с большей жестокостью, так как никто не хотел бы оказаться побежденным, то есть повешенным!»

Нас оправдали, но тех, кто принадлежал к войскам СС, не освободили. Победители применили в отношении нас декрет, известный как «автоматический арест». Если я хорошо помню, 11 сентября 1947 года мировая пресса опубликовала заявление полковника Розенфельда: «Скорцени является самым опасным человеком в Европе».

На следующий день, 12 сентября, мне стало известно, что Дания и Чехословакия[280]потребовали моей выдачи. Через две недели признали, что произошла «ошибка»; разоблачили еще пару ложных свидетелей. Тем временем меня отправили в Нюрнберг, а затем в лагерь в Дармштадте, чтобы меня там «денацифицировать».

Мне не разрешили даже пару минут побеседовать с подполковником Ео-Томасом, поэтому я поблагодарил его в письме. От него я получил известие следующего содержания: «Вы сделали много хорошей работы во время войны!.. Если вам необходимо укрытие, у меня есть квартира в Париже… Убегайте».

Именно такое намерение у меня и было. Я пришел к выводу, что трех лет тюрьмы для меня достаточно. Я предупредил американского полковника, управляющего лагерем, что решил убежать; он мне не поверил. Через два часа, 27 июля 1948 года, я разместился — с определенными трудностями — в багажнике его собственного автомобиля. Немецкий водитель, ехавший за покупками, ничего об этом не знал и провез меня через все преграды. Я тоже выбрал свободу.

Я организую заговоры, чтобы заработать на жизнь — Сто тридцать один вопрос! — Подвергнутый денацификации заочно — Встречи с генералом Пероном, полковником Насером, королем Иордании Хусейном, президентами Вервердом и Форстером — «Дейли Скетч» наказана за клевету — Абсурдный вымысел: «Паук» — Выдуманные похищения — Моя тайная армия в горах Тибести — Нападение на тюрьму в Шпандау! — Поезд из Глазго — Я являюсь генералом Даяном!

Журналисты охотно приписывали «самому опасному человеку в Европе» самые невероятные приключения, отрицательно повлиявшие на мою репутацию.

Я якобы возглавлял международный заговор. На самом деле я занимался заговорами, чтобы выжить. Потеряв все, как и огромное большинство моих соотечественников, мне пришлось начинать с нуля.

Прежде чем я смог бы начать зарабатывать на жизнь, меня должны были подвергнуть «денацификации». Известно, что 3 300 000 немцев, представших перед «денацификационными трибуналами», попали в волну административных чисток.

В лагере в Дармштадте (20 000 заключенных) работали примерно двенадцать гражданских судей, руководили которыми «члены движения Сопротивления» или же те, кто выдавал себя за таковых. Один из «судей» трибунала, перед которым я должен был предстать, славился своей особенной строгостью; в этом не было ничего удивительного: ранее он выдавал своих земляков в руки гестапо Мюллера.

Эти меры навязали западные оккупационные власти. Предполагалось, что каждый немец является виноватым; гражданскому населению предписывалось заполнить документы в полиции и ответить на сто тридцать один вопрос.

Вопрос № 24 звучал так: «Сообщите перечень преступлений, за которые вы были осуждены, даты, места, где они были совершены, и виды преступлений». Действия подобного рода позже осудили многие американцы, британцы и французы. Признание априори большинства немцев преступниками и соответствующее отношение к ним являлось не только несправедливым, но и бессмысленным.

Победители разделили немцев на пять категорий «виновных». В первой оказались члены НСДАП или одной из подчиненных ей организаций: Трудового фронта, профсоюзной организации, мужской и женской молодежных организаций и так далее. Граждане, занимавшие какие-либо посты в этих организациях, причислялись к двум другим группам. Любой бывший офицер войск СС фактически принадлежал к «четвертому кругу нацистского ада». В пятую группу входили «главные виновники», такие как министр доктор Хальмар Шахт, несмотря на это оправданный в Нюрнберге.

Дело оформлялось благодаря адвокату и трем «надежным» свидетелям, подтверждавшим, что обвиняемый «достаточно сильно сопротивлялся».

Только на Западе в 1945–1950 годы 13 000 000 немцев подверглись допросам, иногда их задерживали и заключали в тюрьму во время «самой большой судебной операции всех времен», как заявил американский генерал Люциус Д. Клэй. В 1945 году более миллиона государственных чиновников оказались уволены: это явилось причиной неописуемого хаоса. Вскоре возникла нехватка «судей» — сорок членов денацификационных трибуналов в Баварии подали в отставку. Поэтому западные оккупационные власти назначили сто судей, в обязанности которых входило руководство специальными судами; девяносто три из них отказались. Действительно, рабочей силы не хватало.

Сегодня все признали, что денацификация явилась гигантским фарсом, предоставившим возможность легкой наживы не одному чиновнику. Не было и речи о том, чтобы мы, люди войск СС, участвовали в подобной комедии. К сожалению, без свидетельства денацификации можно было работать только простым рабочим, например, храбрый Хунке, чтобы прожить, оказался вынужден работать землекопом. В конце концов меня «денацифицировали» заочно в 1952 году и квалифицировали как «менее виновного».

После двух лет, проведенных в Германии, я нашел возможность работать по специальности в стране рыцарей Испании. Это оказалось нелегко, так как в моем в распоряжении не было, как утверждают некоторые хроникеры, «сокровищ СС». Благодаря нескольким верным друзьям, в частности, однокашнику по учебе (также инженеру, к счастью для себя никогда не вступавшему в ряды НСДАП), мне удалось собрать достаточно денег, чтобы открыть в Мадриде небольшое проектное бюро.

В 1953 году мне улыбнулось счастье: я получил крупный контракт на поставку промышленного оборудования и материалов для железной дороги; появилась возможность рассчитаться с долгами. Мне известен только один способ честной жизни человека: это труд. Я всегда так жил и живу по-прежнему. Конечно, сделали «открытие», что я представлял интересы немецких фирм и продавал немецкие изделия, — было бы странно, если бы я представлял советские фирмы.