Он сжал горячими руками виски и зашагал по комнате.

«А может быть, не отдавать Адике? Может, еще не все утрачено? Может быть, удастся собрать разбросанные вдоль Дуная, потерявшие разум от страха орты и бюлюки янычар, отряды спахиев и крымскую орду, стянуть их в единый кулак и в решительном бою разгромить ненавистного Яна Собеского?»

Великий визирь даже остановился посреди комнаты, удивленный этой мыслью, но сразу же отбросил ее.

«Нет, пока соберу войско, пока фортуна повернется ко мне лицом, мои недруги и завистники уведомят султана о поражении под Веной и Парканами, и этот ожиревший бездельник подпишет фирман об отстранении меня от власти над войском и над империей… Значит, нужно поскорее задобрить его! Нужно убедить, что не я виноват в поражении и что есть еще надежда круто изменить ход событий в этой тяжелой и затяжной войне…

Итак, решено: пошлю в подарок султану Адике, а в придачу – сотню австрийских красавиц, прикажу доставить из тайников в Эйюбе сундук золота и самоцветов! А с виновниками поражения под Веной, с виновниками моего бесславия и позора, следует расправиться сейчас же и беспощадно! Эта расправа поможет удержать в руках власть, убедить султана в моей способности обновить войско и защитить западные земли империи… Ради этого стоит пожертвовать и Адике, и всеми красавицами мира!»

Кара-Мустафа от природы был человек нерешительный, долго колебался при окончательном выборе, терзаясь сомнениями, но когда решение было принято, начинал действовать немедленно.

Он позвал капуджи-агу.

– Паши прибыли, Мурад-ага?

– Сидят в зале, эфенди, – поклонился налитый бычьей силой капуджи-ага, преданным, собачьим взглядом следя за малейшим жестом своего хозяина.

– Мурад, – великий визирь понизил голос до шепота, – Аллах покарал нас немилостью своей и даровал победу неверным… Но это не означает, что среди нас нет виновников нашего поражения… Они есть – и их нужно наказать!

– Кто это? – хриплым голосом спросил Мурад, с готовностью берясь здоровенной ручищей за рукоятку ятагана.

– Они там, в зале… Но обойдемся без крови…

– Удавкой?

– Да. Станешь с двумя-тремя верными капуджи вот за этой дверью, – Кара-Мустафа открыл дверь в соседнюю комнату, – и всех, кого я направлю сюда, удавишь, а трупы вытащишь на галерею, выходящую в сад.

– Будет исполнено, мой повелитель, – поклонился Мурад. – Со мной всегда надежные люди.

Отдав это распоряжение, Кара-Мустафа вошел в зал.

Паши вскочили, застыли в молчаливом поклоне.

Вот они – все, кто из-за своей трусости и бездарности привел войско к невиданному поражению! Нет только хитрого хана Мюрад-Гирея да графа Текели – пронюхали, верно, вонючие шакалы, об опасности и не торопятся на вызов, чтобы ответить за свое далеко не рыцарское поведение на поле боя. Но он доберется и до них, хоть из-под земли их достанет!

– С чем пришли, паши? Чем порадуете сердце вашего сердара? – спросил великий визирь глухо, едва сдерживая ярость. – Где ваши воины? Где ваши знамена? Где оружие и обозы? Где, спрашиваю я вас?..

С каждым его словом все ниже склонялись головы пашей. В зале стояла гробовая тишина.

– Чего молчите? И почему я вижу вас всех живыми? Почему ни один не сложил голову в бою? А? Видимо, потому, что вы не воины, а ничтожества, трусы, свинопасы! Вы недостойны носить высокое звание паши, которого удостоил вас Богом данный султан!

Голос сераскера дрожал от гнева. Никто не посмел возразить ему. Только зять султана, прямой и горячий Ибрагим-паша, смотрел великому визирю прямо в глаза, не скрывая ненависти и презрения.

Кара-Мустафа заметил это и обратил свой гнев на него.

– Что скажем султану, паша? Кто виноват в поражении?

Ибрагим-паша шагнул вперед, сверкнул глазами.

– Все мы виноваты! Но наибольшая вина – твоя, Мустафа-паша!

– Почему?

– Ты – сердар. Ты и в ответе за все войско. А мы – лишь за свои отряды.

– Я буду отвечать перед падишахом, а вы – передо мной!

– Мы и отвечаем!

– Это не ответ! Сейчас каждый из вас зайдет ко мне и один на один доложит, что он делал под Веной и Парканами… Вот ты, Ибрагим-паша, первым и заходи!

Кара-Мустафа пропустил перед собой в комнату Ибрагима-пашу. Тот хотел направиться к столу, но Кара-Мустафа указал на вторую дверь.

– Нет, паша, сюда, пожалуйста!

Ничего не подозревая, Ибрагим-паша переступил порог и оказался в просторной полутемной комнате – густые ветви деревьев затеняли окна. В тот же миг два капуджи схватили его, как тисками, за руки, а третий молниеносно накинул на шею петлю. Паша и вскрикнуть не успел, как петля сдавила ему горло, в глазах потемнело…

Высоченный капуджи перекинул веревку через плечо, выпрямился – и паша повис у него на спине. С минуту он еще дергался, но скоро затих.

Капуджи-«виселица» для верности еще немного подержал свою жертву на себе, а потом, убедившись, что тот уже отошел в «райские сады Аллаха», отволок труп на галерею и там швырнул в угол.

– Первый готов! – сказал он, вернувшись в комнату.

Кара-Мустафа мрачно взглянул на Мурада.

– Зови Каплан-пашу!..

До самого вечера продолжалась расправа. Устал великий визирь. Устали палачи. Капуджи-«виселица» еле волочил ноги: шутка ли повесить на собственных плечах пятьдесят одного пашу!

Весть о жуткой казни быстро разнеслась по городу. Ледяным холодом наполнялись сердца тех высших военачальников, которые в этот день остались живы. Каждый ждал своей участи…

Крымский хан и граф Текели наказания избежали, укрывшись в своих отрядах.

В ту же ночь Кара-Мустафа выехал из Буды в Белград. Здесь, в своем роскошном дворце, не отдыхая, сел писать объяснение султану. Всю вину за поражение свалил на Мюрад-Гирея, Текели и на пашей. Красочно описал, как они изменили или проявили трусость и слабоволие. Затем сообщил, что казнил виновных через повешение, а Мюрад-Гирея, который, взяв от Собеского большой бакшиш[146], первым бросился бежать с поля боя, он властью, данной ему падишахом, лишил трона. В завершение заверил султана в преданности и пообещал, собрав силы, остановить армии союзников, а потом разбить их…

Закончив, собственноручно переписал начисто, свернул письмо трубкой, обвязал зеленой лентой, приложил печать и только тогда позвонил в колокольчик.

Явился Мурад-ага.

– Пришли ко мне Сафар-бея и Асен-агу, а также приведи невольницу Адике. И сам готовься к отъезду в Стамбул.

Когда Ненко и Арсен в сопровождении Мурад-аги вошли в покои великого визиря, уже светало, но в подсвечниках все еще горели свечи. За широким, с резьбой столом сидел осунувшийся, с более темным, чем обычно, лицом Кара-Мустафа и грустными глазами, в которых, казалось, блестели слезы, смотрел на стоявшую перед ним нарядно одетую девушку.