* * *

Как ни странно, но впервые Чарльз по-настоящему задумался о проблеме рабства благодаря одному из своих. И виноват в этом был не кто иной, как Калеб Слокум, который к тому времени уже стал сержантом.

Учился арканзасец блестяще. Почти по всем предметам он был в числе первых. Билли говорил, что добился он этого, заранее добывая экзаменационные билеты, ну и разными другими способами. Хотя жульничество и не поощрялось офицерами и профессорами, все же за него кадету не грозило дисциплинарное взыскание, в отличие, к примеру, от пьянства.

Так у Билли появилась еще одна причина презирать Слокума. Он сказал Чарльзу, что уже очень скоро накажет арканзасца за обман.

Слокум был большой мастер мучить новичков. Он часто бывал у Бенни Хейвена – тот все еще здравствовал и умирать не собирался – и узнал от него о самых гадких издевательствах, которым подвергались «плебеи» за все время существования Академии и о которых все предпочли забыть.

Но для Слокума ничего слишком гадкого не было. Его мишенями оставались новички из северных штатов. Наблюдая, какую абсолютную власть приобрел над ними Слокум, Чарльз вдруг с изумлением осознал, что точно такую же власть у него дома белые хозяева имеют над своими черными рабами. Конечно, эти отношения существовали всегда, просто Чарльз никогда не оценивал их с точки зрения возможной жестокости.

Он по-прежнему не хотел спорить на эти темы, но сам поневоле продолжал задумываться. Каждый день его одолевали мысли, противоположные его прежним убеждениям. Как и вся нация в эти дни, Академия бурлила. Споры происходили и в Диалектическом обществе. Кадеты организовали жаркие дебаты по нескольким темам: «Должны ли женщины получать высшее образование?», «Есть ли у любого штата право выйти из Союза?», «Обязан ли конгресс защищать собственность переселенцев на новые территории?».

Постепенно Чарльз стал смотреть на рабство как бы со стороны, оценивая его справедливость и целесообразность с расчетом на будущее. Как южанину, ему нелегко было признавать, что вся эта система порочна, но если об этом говорило столько людей, значит в ней действительно что-то было не так. А если учесть, какую враждебность она вызывала, ее можно было считать скорее бременем для Юга, чем благом. Иногда Чарльз был почти готов согласиться с оратором и политиком из Иллинойса, неким Линкольном, который утверждал, что единственный выход из ситуации – постепенное освобождение.

И все же, несмотря на все колебания и сомнения, Чарльз был полон решимости избегать любых стычек, связанных с этой темой. Однако вечером первого июня ему пришлось нарушить данное себе обещание.

* * *

В половине десятого Чарльз взял мыло и полотенце и пошел вниз в умывальню. Было уже поздно, и он надеялся, что там никого не будет. По правилам кадеты должны были принимать ванну раз в неделю, но если они хотели делать это чаще, требовалось специальное разрешение полковника Ли.

В подвальном коридоре тускло горели масляные лампы. Поговаривали, что министр Дэвис собирается уже очень скоро заменить их газовыми фонарями. Чарльз быстро прошел мимо двери буфетной, чтобы его не заметили. Он устал от хождения строем, сильно болели ноги, хотелось растянуться в ванне и подремать в теплой воде минут десять-пятнадцать до отбоя.

Подходя к умывальне, Чарльз начал тихо насвистывать и вдруг остановился. Прислушавшись, он нахмурился. За двойными дверями раздавались голоса: два совсем тихие и один погромче…

Кто-то умолял о пощаде.

Чарльз резко распахнул дверь. Калеб Слокум и его костлявый однокурсник из Луизианы испуганно обернулись. Слокум держал в одной руке открытую бутылку, из которой, смешиваясь с запахами мыла и влаги, сочился острый запах скипидара.

Луизианец держал третьего молодого человека, тыча того лицом в пустую раковину. Юноша искоса посмотрел на Чарльза, в его темных глазах отражался ужас. Чарльз узнал юношу, это был новичок, приехавший только сегодня.

– Уйдите, сэр, – сказал Слокум Чарльзу. – Это вопрос дисциплины, вас он не касается.

– Дисциплины? Да ладно вам! Этот парень только сегодня днем приехал. Он не успел ничего натворить.

– Этот янки оскорбил нас, – проворчал кадет из Луизианы.

– Неправда! – запротестовал юноша. – Они просто схватили меня и притащили сюда и…

– Заткнись! – рявкнул луизианец, еще сильнее прижимая шею жертвы.

Слокум шагнул вперед, мешая Чарльзу увидеть происходящее. Его прыщавое лицо потемнело от гнева.

– Повторю еще только раз, сэр, – процедил он. – Убирайтесь.

Чарльз медленно покачал головой. От труб, по которым в ванны поступала горячая вода, шел сильный жар. Он вытер о рубашку вспотевшую ладонь и твердо произнес.

– Я никуда не уйду, пока не узнаю, что вы затеяли. – Но он, кажется, уже догадывался что.

Проворно шагнув в сторону, Чарльз проскочил мимо Слокума, который не успел опомниться. Новичок был совсем голый. Тщедушный и жалкий, как цыпленок, он стоял в неловкой позе, отставив назад тощие ягодицы. Между его ногами Чарльз увидел веревку, обвязанную вокруг яичек. Веревка была затянута так туго, что яички уже опухли.

Чарльз облизнул мгновенно пересохшие губы. Это была одна из тех пыток, которую кадеты использовали когда-то очень давно, да и то всего пару раз, но потом от нее вовсе отказались. Чарльз пришел как раз вовремя – мерзавцы уже собирались залить скипидар в задний проход несчастного парня.

– Так даже с собаками не обращаются, – глухим от бешенства голосом сказал он. – Отпустите его.

Но Слокум не мог позволить какому-то «плебею» указывать ему.

– Мэйн, я тебя предупредил…

Открылась дверь. Чарльз обернулся и увидел Фрэнка Пратта с полотенцем, переброшенным через руку. Фрэнк с удивлением окинул взглядом всю сцену, судорожно сглотнул и побледнел как полотно.

– Беги за Старым Болтуном, – спокойно, но властно сказал ему Чарльз. – Пусть посмотрит, до чего Слокум опустился на этот раз.

Фрэнк выскочил наружу, хлопнув дверью. Слокум поставил бутыль со скипидаром на скользкий пол и принялся медленно растирать правую ладонь костяшками левой руки.

– Похоже, есть только один способ кое-что вам объяснить, сэр. Хорошо, я так и сделаю.

Глядя на него, Чарльз едва сдержал смех. Однако двое старшекурсников, загнанных в угол, могли быть очень опасными, и не стоило их недооценивать.

Луизианец наконец отпустил юношу, и тот с тихим вскриком упал грудью на край раковины. Слокум продолжал театрально разминать ладонь. Приятель схватил его за руку:

– Эй, Слокум, не связывайся ты с ним! Ты же знаешь, что о нем говорят. Его и так вот-вот отчислят. Давай просто внесем его в рапорт, вылетит отсюда в два счета.

Идея понравилась арканзасцу, которому на самом деле совсем не хотелось драться с таким сильным противником, как Чарльз. Продолжая разминать руку, он ворчливо сказал, не обращаясь ни к кому в отдельности: